К тому же я знал, что рано или поздно ты все равно все узнаешь. Я хотел – о Господи, я бы все на свете отдал, – чтобы ты не стала свидетельницей этой сцены. Для тебя это, наверное, был страшный удар.
Она зажмурилась и еще крепче прижалась к его щеке, чтобы он не смог увидеть выражения ее лица. Попыталась изгнать ту жуткую картину из своей памяти. Но, невзирая на все усилия, лицо Майкла, искаженное сладкой мукой, по-прежнему стояло у нее перед глазами, как кадр из фильма ужасов.
– Это не важно, Микки. Это не имеет никакого значения для нас обоих.
– Нет, имеет, Белла, – возразил он и бережно отстранил ее от себя, чтобы заглянуть в лицо. То, что он там увидел, заставило его огорчиться еще больше.
Он обнял ее за плечи, отвел обратно к столу, усадил на место и сам сел рядом на табуретку.
– Странно, – сказал он. – Ты знаешь, я даже испытываю какое-то облегчение. Конечно, мне безумно жаль, что ты узнала об этом таким способом, но теперь по крайней мере на свете есть человек, с которым я могу быть самим собой, перед кем мне не нужно лгать и притворяться.
– Микки, послушай, но зачем тебе это скрывать? Ведь на дворе тысяча девятьсот шестьдесят девятый год. Если ты так устроен, почему бы тебе не заниматься этим открыто? В наше время это никого не шокирует.
Майкл выудил пачку «Кэмела» из кармана своего халата и закурил. С минуту он разглядывал горящий кончик сигареты, затем медленно произнес:
– Может, для других это и так, но только не для меня. – Он покачал головой. – Не для меня. Видишь ли, что бы там ни было, а я все-таки Кортни. Подумай о бабушке, об отце, Гарри, Шоне, о всей нашей семье, о моей фамилии, наконец.
Ей хотелось возразить, но она тут же поняла, что это бесполезно.
– Да, бабушка и отец, – повторил Майкл. – Это убьет их. Неужели ты думаешь, что я не рассматривал этот вариант – перестать прятаться под одеялом. – Он грустно усмехнулся: – Вот уж действительно выразился так выразился.
Она крепко сжала его руку, только теперь начиная сознавать всю серьезность положения, в которой оказался ее брат. Да, он, несомненно, прав. Он не мог рассказать об этом бабушке и отцу. Для них это было бы ужасно – еще хуже, чем в случае с Тарой. Тара по крайней мере пришла в семью извне; в Майкле же текла кровь семейства Кортни. Они бы этого не пережили. Это разбило бы им сердце, а Майкл был слишком добр, слишком любил своих близких, чтобы когда-либо допустить такое.
– И когда ты узнал – ну, о том, что ты не такой, как все? – тихо спросила она.
– Еще в младших классах, – честно признался он. – С тех первых детских игр и тисканий под душем и в туалетах… – Его голос осекся. – Я пытался бороться с собой. Мне удавалось подолгу удерживаться от этого. Иногда месяцами, даже целый год – но во мне словно зверь какой-то сидит, Белла, бешеный, дикий зверь, с которым я не в силах совладать.
Она снисходительно усмехнулась:
– Как говорит няня, это горячая кровь Кортни, Микки. У нас у всех те же самые проблемы; никто из нас не может толком совладать с ней – ни отец, ни