единого слова убедилась, что и правда стоит ждать беды: весь Свенельдов род уже был здесь, и все – в «печальном».
– Ты мне скажешь, что случилось? – сразу обратилась она к Мистине, когда он подошел к ней поздороваться.
– Нет, – спокойно и твердо ответил он.
Метнув взгляд на Торлейва и его белый кафтан, Мистина быстро мигнул одобрительно: племянник сумел смолчать, хотя его, вошедшего следом за Эльгой, явно уже расспрашивали. Мистина не просто любил Торлейва, которому с шести лет отчасти заменял погибшего отца, но и видел в нем преемника, которому рано или поздно придется уступить место у ступеней престола, и потому пристально следил за его решениями и поступками. Торлейву пока недоставало умения владеть своим лицом: весь их с Эльгой разговор по его чертам – с выражением досады, сожаления и решимости – Мистина видел так ясно, как если бы при нем присутствовал.
Сам Мистина был каменно-спокоен. Прошло пять лет с тех пор, как Святослав обвинил Улеба в попытке отнять киевский стол и изгнал сводного брата из Киева. За это время Мистина видел Улеба лишь раз и привык к разлуке. Но, чем меньше душевных сил уходило на семейную скорбь, тем больше их оставалось на мысли о мести. От нее Мистина не собирался отказываться ни в коем случае. И то, что теперь он молчал под пристальным взглядом Эльги, уже было началом. Святослав оказался в ужасном положении перед всей семьей, и Мистина не собирался ему помогать.
– Ута? – шепнула Эльга, видя, что дети Мистины тоже в «печали».
Княгиня побледнела: у нее не было такой родни, чья смерть могла бы порадовать. При мысли о смерти Уты, ее двоюродной сестры и матери этих детей, на сердце веяло холодом. Ута была с ней во всех испытаниях юности, Эльга и в вынужденной разлуке думала о ней, как о лучшей части собственной души. Если это ее больше нет…
Мистине было жаль Эльгу – в ней растет скорбь, ощущение надвигающегося горя, но в середине его – белое пятно вместо знакомого лица. Сейчас она видит в нем Уту…
– Сидит внука нянчит, – так же шепотом ответил Мистина. – Мальчик. Ростислав.
– О! – На лице княгини мелькнула радостная улыбка. – Правена отличилась?
– Она самая. Со снохой я не ошибся. Она нам делает честь…
На этом Мистина остановился, чтобы не сказать лишнего, но понадеялся, что эта добрая весть – чуть ли не единственная добрая весть, привезенная Лютом с севера, – подбодрит Эльгу и поможет вынести остальное.
В гриднице уже все скамьи были заняты: и та, что для бояр, и та, что для дружины, и короткая женская скамья позади возвышения, где белел Эльгин тронос резного мрамора, с узорами зеленого и красного камня. Шесть лет назад его подарил Эльге молодой Роман-цесарь, тогдашний соправитель своего отца, Константина, когда она пребывала в Греческом царстве. Роман был почти вдвое моложе Эльги и женат, однако этот случай породил целое сказание: мол, цесарь греческий к нашей княгине сватался, предлагал царствовать вместе, вот, и тронос преподнес…
Шум на широком дворе дал знать: явился князь киевский. Когда Святослав вошел впереди своих приближенных