едят? Он весь нашпигован мелкими, как иголочки, костями, писигой. У хариуса – один только хребет, больше костей нет. Хороша эта рыба, как в ухе, так и на сковородке. Мать, приехавшая на прииск к отцу из голодной, послевоенной деревни, по этому поводу даже обмолвилась: «Как хорошо на Колыме, здесь даже рыба – и та без костей!»
Мясо хариусов ценили и медведи, которые рыбачили в верховьях, на перекатах ручьев, они ловко выкидывали добычу на берег лапами. Беглый заключенный в тайге мог найти такое место, где эта рыба еще никогда не видала человека. Вот как я описал это в одном из своих рассказов:
«Беглец бросил в бочаг только что пойманного зеленого кузнечика: не успел тот и дрыгнуть, как выворотилась из глуби сливовая башка хариуса: схватил кузнечика – и ушел под корягу. Беглец привязал к ветке самодельную леску из конского волоса, достал из бурундучьей шапки крючок. И закинул удочку в бочаг. Та же рыбина теперь туго забилась у ног, сразу же перевалявшись в хвое лиственницы и песке. И беглец оторопело смотрел, как глянцевитая синь боков и нежное, матово-белое с бронзовыми полосками брюхо – все обратилось в живой ломоть земли, и… упустил! Подпрыгнул хариус и плюхнулся в воду. Если бы такое случилось на людях, он бы долго материл рыбину, вспоминая о ней, жаловался, но тут, глядя на мир сквозь одиночество, он, несмотря на голод, покорно смирился, словно оборотившийся в ломоть земли хариус превращением своим что-то объяснил его душе и поэтому имел право жить. И уже уверенно, как ловец, идя по протоке, вытащил несколько хариусов поменьше, ударив головами о носки резиновых чюней, убил и, разведя костерок, зажарил их на веточках. Под запекшейся коркой мясо было паркое, белое».
Летом сытые хариусы заходили в протоки и рукава со спокойной водой и там гуляли. Вода чистая, прозрачная, захочешь пить – любая лунка к твоим услугам, каждую рыбину видать: кажется – можно рукой схватить. Но хариус очень пуглив, заметит тебя на берегу – стрелой уйдет в тень. Спрячешься за куст, укутавшись от комаров, и вот потихоньку подкидываешь ему крючок с червяком. К самому носу подведешь, а он – юрк – и обойдет его брезгливо. И так случалось подолгу играть. Вот он перед тобой весь на виду, как в аквариуме. Поймаешь кузнечика, насадишь. Вмиг на всплеск слетятся рыбешки. Но тут же разочарованно отпрянут. Нет, и на кузнечика не берет. Стоит таежный июль – самый сытый для хариуса месяц.
Но все это было в далекие 1950-60 годы. Теперь и на Колыме реки не те. Уже во время перестройки судьба меня свела в городе Мышкине с Татаркиным, бывшим колымским заключенным. Он отсидел свой срок в лагере как раз на прииске имени Покрышкина, позднее переименованном в поселок Нелькан, а потом вольным там проработал до 1975 года. Затем, выйдя на пенсию, приехал на родину жены, в Ярославскую область.
– Теперь там все по-иному, – махнул он рукой. – На малых речках поставили драги для промывки золота. Ты видал, какой вода становится после драги – мутный, грязевой поток. А хариус любит чистую воду… Какая там рыба!..
Татаркин