Я вспомнил отца и впервые за долгое время заплакал.
За стенкой раздался какой-то шум – как будто дядя ходил по комнате. Через несколько минут воцарилась тишина.
Я не мог спать. Дернул шнурок торшера, сел за стол.
И долго, очень долго – мне казалось, целую вечность, – сидел и смотрел на фото. О чем я думал, сейчас не могу сказать наверняка. Может быть, всё вспоминал, может быть, просто смотрел, может быть – пытался разгадать-таки дядин взгляд. И еще мне кажется, что я искал нечто в глазах отца. Нашел ли?
Когда черная полоска, соединяющая шторы, стала светлеть, я погасил свет, рухнул на диванчик и уснул.
Мне снилось, что все мы: отец, мать, рыжий Винтик, ватага местной ребятни, моя жена, мои дети, – все мы ютимся в тесном вагончике посреди ледяной пустыни. И только дяди с нами нет. Я хожу от окошка к окошку, тру запотевшее стекло ладонью и вглядываюсь в ночь, пытаясь высмотреть знакомую фигуру, но пурга белой стеной встает передо мной. А где-то далеко слышится звон – бо-ом, бо-ом. Это кузнец бьет по своей наковальне. Хоть бы дядя пошел на звук – и переждал бурю в кузнице.
Я открыл глаза, но еще долю секунды слышал угасающее эхо далекого звона. Было светло. На кухне присвистывал чайник.
Перед уходом я напомнил дяде о своем предложении. Он пожал мне руку и сказал, что предложение весьма заманчивое и что он хорошенько его обдумает.
Уже на пороге я вдруг спохватился и, смущаясь, спросил, нельзя ли мне взять на память – или хотя бы на время – карточку в рамке. Дядя вдруг как-то замялся, посмотрел растерянно.
– Да-да, конечно, – пробормотал он и зашаркал в комнату.
Я видел, как он застыл у стола, потом медленно взял фотографию, поцеловал уголок, и крепко держа обеими руками, вышел ко мне.
В эту секунду я получил ответ на вопрос, мучивший меня все эти годы.
– Простите меня, – сипло произнес я. – Простите. Пусть… останется у вас.
Дядя смотрел на меня, неловко перебирая пальцами по рамке. И вдруг я понял, что вот сейчас его взгляд – тот самый, взгляд мальчика, прижавшегося к старшему. Горечь подступила к горлу, я обнял дядю еще раз и вышел.
Когда за спиной хлопнула дверь подъезда, я обернулся и задрал голову. Дядя стоял у окна и махал рукой. У моих ног приземлился окурок, спланировавший с одного из балконов.
Спустя три недели я нашел в почтовом ящике письмо. Дядя просил прощения за отказ переезжать ко мне – и сообщал, что возвращается на север.
«Здоровье… а что с него толку, коли сижу в этой коробке – и тоска заедает. Не могу больше, не выдержу».
Почерк плясал. Письмо было длинное, искреннее. Выстраданное.
Кроме него, в конверте ничего не было.
Судовой журнал «Паруса»
Николай СМИРНОВ. Судовой журнал «Паруса». Запись седьмая: «Хариуса ловят у переката»
С утра, если бывает светлое солнышко в мыслях, они как бы сами начинают быстро бегать и строить что-нибудь из былого. Сегодня, как обычно, я обежал с ними новейшее время… и вспомнил, как ловили хариусов на Колыме. Там, освободившись из лагерей, жили