стажерку – осталось только нечеткое пятно из сомнений. Он выхватывает лишь детали: вот таракан, выползающий из-за портрета на стене, вот засос на шее стажерки, вот перекошенный стул, вот ярко-красная ручка на полу, а вот – терпкий запах вина, пчелиное жужжание, звук колокольчиков: динь-динь, динь-динь, динь-динь; мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна!
Откуда, как? Почему над самым ухом?
Дионис – кто же еще? – кладет руки на плечи, отражается в блестящем ламинате: двуцветный шутовской колпак с бубенцами, средневековый наряд, но неизменно – кубок, неизменно – козлиные копыта, неизменно – виноградные лозы в волосах; Дионис напевает голосом стажерки – или все наоборот?
– Тот, кто решился по частям страну свою раздать, тот приравнялся к дуракам, он станет мне под стать! – Дионис высовывает язык, выпучивает глаза. – Мы встанем с ним, рука к руке, два круглых дурака: один – в дурацком колпаке, другой – без колпака.
– Грецион Семеныч? С вами все хорошо, Грецион Семеныч? – звучит тот же – или другой? – голос.
– Все хорошо, – отвечает Грецион через силу. Облокачивается о парту: в их университете множество школьных сот-кабинетов. Давай, давай, скажи ей правду!)
– Может, все же воды? Или позвать…
– Я в полном порядке, девушка! – Грецион срывается на крик, бубенчики звенят, динь-динь, динь-динь, динь-динь. – Хватит прелюдий, ладно? Вы мне уже ненавистны. – Колокольчики громче собственного голоса, и Грецион кричит еще громче, так, чтобы оглох проклятый Дионис. – Слышите, не-на-вист-ны! Не принимайте на свой счет, Ел… Елена, правильно же, да? Не принимайте! Мне ненавистна вся эта затея! Какие боги вас послали? Кто из них допустил это?!
(Да, да, вот так, хорошо)
– Ну, если свое руководство вы называете богами, – голос ее шипит, обжигает, как капли раскаленного масла на коже, – то не могу вам позавидовать! Знаете что? Я и сама уже от всего не в восторге. Я слышала про вашу вчерашнюю историю. Знаете, кого вы мне напоминаете, Грецион Семеныч? Знаете?
(О, какие ужасы говорит она, не оставляй это так!)
Она шутит? Не шутит? Издевается? Не издевается? Это ухмылка? Не ухмылка?
– Да заткнитесь! Замолчите, хватит! – Грецион хватается за голову, упирается спиной в стену, постепенно сползает по ней, пока не оказывается на полу. – У меня нет и не будет для вас никакой работы: что, хотите побыть преподавателем? Валяйте! Они высмеют вас, изобьют и бросят валяться в грязи! – Он вскакивает. Тыкает в стажерку пальцем. – Думаете, вам хватит мозгов помочь разобраться с Гипербореей?! Разобраться в том, на что даже мне не хватает сил?!
Динь-динь, динь-динь, динь-динь! Громко звенят бубенцы дурака, бубенцы шута, не умеющего шутить, бубенцы клоуна, разучившегося улыбаться.
– О, дяденька, – заливается смехом Дионис, захлебывается черной кровью, запивает густым красным вином, проливая на сверкающий ламинат. Вдруг встает на голову, идет на руках. – Дяденька, ты отгрыз свой ум с обеих сторон и ничего