мне эти деньги, – с жаром сказал старик, – я спрячу их и не стану тратить. Благодарю вас, благодарю. Мы увидимся с вами?
– Если только я проживу неделю, увидимся!
Они пожали друг другу руки и расстались.
В этот вечер, собравшись за ужином, заключенные удивлялись: что такое случилось с их отцом, почему он так долго гулял по потемневшему двору и казался таким пришибленным?
Глава VII. Дитя Маршалси
Младенец, чей первый глоток воздуха был отравлен водкой доктора Гаггеджа, передавался с рук на руки среди членов общежития, из поколения в поколение, подобно традиции, связанной с их общим отцом. В первый период ее существования эта передача происходила в буквальном и прозаическом смысле: почти каждый поступавший считал своей обязанностью понянчить девочку.
– По-настоящему, – сказал тюремщик, увидев ее впервые, – я должен быть ее крестным отцом.
Должник помялся с минуту и сказал:
– Быть может, вы не откажетесь и в действительности быть ее крестным отцом?
– О, я не откажусь, – возразил тюремщик, – если вы ничего не имеете против этого.
Итак, ее окрестили в воскресенье, когда тюремщику можно было отлучиться из тюрьмы; и тюремщик отправился в церковь Святого Георга, и стоял у купели, и давал обеты, клятвы и отречения без запинки, по его собственным словам.
После этого тюремщик стал относиться к ней как к своей собственности, независимо от официальных отношений. Когда она научилась ходить и говорить, он очень полюбил ее: купил маленькое креслице, поставил его у камина в сторожке, любил коротать с ней время и заманивал ее к себе дешевыми игрушками. Ребенок, со своей стороны, до того привязался к тюремщику, что постоянно забирался в его помещение по собственной охоте. Когда она засыпала в креслице перед каминной решеткой, он покрывал ее своим платком; когда же она играла, раздевая и одевая куклу, которая вскоре перестала походить на кукол внешнего мира, обнаруживая поразительное семейное сходство с миссис Бангем, он с нежностью смотрел на нее с высоты своего табурета. Заметив это, члены общежития решили, что тюремщик, хоть он и был холостяком, самой судьбой предназначен к семейной жизни, но тюремщик поблагодарил и сказал:
– Нет, с меня довольно видеть здесь чужих детей.
Трудно решить, в какой именно период своей жизни малютка стала замечать, что не все люди живут взаперти и не выходят за пределы тесного двора, окруженного высокой стеной, усаженной гвоздями. Но она была еще очень, очень мала, когда заметила, что ей приходится выпускать руку отца, выходя за ворота, отворявшиеся большим ключом, и что его нога не смеет переступить черту, за которую свободно переходят ее маленькие ножки. Жалостные и сострадательные взгляды, которые она стала бросать на него, явились, быть может, результатом этого открытия.
Выражение жалости и сострадания, к которому примешивалось что-то вроде покровительства, когда она смотрела на него, всегда светилось в глазах этой дочери Маршалси в течение первых восьми лет ее жизни, сидела ли она подле своего друга