насколько это вообще было возможно. Я искала причины, чтобы муж чаще бывал дома. Придумывала поводы, праздники и прочие торжества, требующие нашего совместного присутствия. Тщетно. Муж мягко, но категорично продолжал заниматься работой, дома почти не находился. Ситуация зашла в тупик. Именно тогда мне захотелось заняться чем-то кроме постоянного домоводства, я вспомнила, что всегда была неплохой массажисткой, и решила, что если я вернусь к работе хоть в таком усеченном виде, нахождение среди людей принесет мне несомненную пользу. Старые подружки быстро по сарафанному радио разыскали мне основную клиентуру, а дальше все покатилось как снежный ком. Меня рекомендовали, хвалили, советовали, и очень скоро я стала что называется «нарасхват».
Амалия Павловна позвонила мне одна из первых. Как сейчас помню ее низкий раскатистый голос, и ни с чем несравнимую манеру разговора и поведения. Она была воспитана в самом полном смысле этого слова. Нет. Дело не в том, что она постоянно даже летом носила перчатки и не в привычке слегка раскланиваться при встрече со знакомыми людьми. В ней было самое настоящее воспитание. Она была невероятно тактична, обладала самым настоящим неподдельным обаянием, в общем, всем тем, что мы привыкли называть словом «шарм». Не было случая, чтобы она отпускала меня, не напоив чаем, заваренным по какому-то особому рецепту, и разлитым в чашки из настоящего поповского сервиза. Она была потомственной дворянкой, по чудному стечению обстоятельств ее семья избежала репрессий, проживала она в роскошной четырехкомнатной квартире в центре города. Из родных у нее никого не осталось, кроме внучки, которая, как я поняла из разговора, доводилась ей не внучкой, а внучатой племянницей и в данное время проживала где-то в Париже. Амалия изредка демонстрировала мне открытки с видами Монмартра, которые приходили к ней два раза в год – на Рождество и на день ее рождения. О том, где и кем она работала, она никогда не упоминала, вообще она крайне неохотно делилась воспоминаниями, которые касались ее лично, зато щедро дарила мне истории из жизни нашей страны в целом. В общем, я любила Амалию, а она любила меня.
В тот вечер, который я надеялась встретить празднично, мы как обычно после традиционного массажа наслаждались традиционным чаем и неторопливой степенной беседой. За легкой болтовней время пролетело быстро, я, было, засобиралась домой, но вдруг Амалия Павловна накрыла своей ладонью мою руку и мягко сказала:
– Машенька, душа моя, верите ли, я никогда не докучала вам излишним вниманием, однако же, сегодня вынуждена нарушить свою обычную манеру не задавать вам глупых и неудобных вопросов. Едва вы ступили сегодня на порог, я тотчас же поняла, что вас гложет какая-то неодолимо зловещая боль. Я, было, отогнала свои мысли прочь, списав их на неизбежную возрастную мнительность, но ваши руки, душенька, сказали мне больше, чем ваши слова и даже ваши глаза. Руки ваши столь явно могут отражать чувства, которые рождаются в вашей душе, что порой мне и слов