Питер, избегая пристального взгляда отца. Его глаза были обращены к кому-то другому. Я могла только догадываться, что там, куда он смотрел, стоял Андрей Деванширский. – Раз уж Верховный суд так интересует мое мнение, я считаю, преступления Леонида Крамера весьма достойны смертного приговора.
– А Марк Крамер? Насколько нам известно, он один из ваших ближайших друзей.
Питера передернуло так, будто его облили кипятком.
– Ваша честь знает способ измерять глубину дружеской привязанности?
– Я бы попросил вас вспомнить, где вы находитесь, и воздержаться от сарказма, мистер Адлерберг. В данной ситуации это крайне неуместно.
Питер сжал челюсти. Казалось, каждое слово давалось ему с невероятным трудом, будто их насильно вырывали у него из груди.
– На данный момент я не имею претензий к Марку Крамеру. Я считаю, что его… невмешательство в дело моей семьи было обусловлено моральным давлением Леонида.
На лице Андрея Деванширского промелькнуло облегчение, и изображение на экране тут же переключилось на Лаима Хейзера. Он взял слово, дождавшись, когда представители Верховного суда успокоят толпу. Едва волнения на трибунах смолкли, его голос звоном пронесся над Конгрессом.
– Никто не умаляет вины Леонида Крамера в чудовищной расправе над Лехардами и жителями Мельниса, но призывая Верховный суд вынести смертный приговор не только ему, но и Марку, мы ведем себя как варвары, – суровый вид невысокого, но грузного Лаима компенсировался поразительно мягким взглядом. Произнося речь, он словно обращался к Марку Крамеру, что впервые за долгое время вновь поднял голову и посмотрел на него с невысказанным отчаянием. – Законы, оставленные со времен Десяти, крайне жестоки. Возможно, они были справедливы в прошлом, когда галактика задыхалась от междоусобных войн, но не сегодня. Дом Хейзеров выступает против применения смертной казни. Он также выступает против того, чтобы Марк Крамер отвечал за содеянное Леонидом. Дети не должны нести на себе грехи отцов, и я считаю крайне несправедливым то, что Марку Крамеру выдвигаются те же обвинения, что и Леониду. Я знаю этого мальчика всю жизнь, – когда взгляд Лаима вновь устремился к Марку, в его глазах отразилась бесконечная печаль. – Он мне как сын. Марк рос на моих глазах. Он лучший друг моих детей – Алика и Муны, он член моей семьи. И пусть это прозвучит неуместно, я готов поручиться за него перед всем Конгрессом. Он не способен на убийство, и тем более убийство своих друзей. Разве то, что все они сегодня здесь и занимают его сторону, не служит лучшим доказательством? Если не верите мне – послушайте моих детей, они были рядом с Марком последние десять лет. Они знают его, как никто другой.
Я заметила, как Андрей Деванширский убрал руки с перил, пытаясь скрыть дрожь в пальцах, и сдержанно кивнул Лаиму Хейзеру.
Речи Алика и Муны Хейзеров, что последовали за словом отца, были куда более длинными и не менее трепетными. Вначале Алик Хейзер рассказал о детстве Марка – о том,