взгляд, было в том, что ложные показания ставили под сомнение сам мотив убийств. Но Винсу некогда было в этом разбираться, он был слишком занят тем, что снисходительно выяснял мои мотивы. Да как я посмел намекать, что он что-то сделал неправильно? Как буду с этим жить, зная, что бросил тень на его безупречную репутацию? Ему доставляло удовольствие поминать «Человека в зеркале», словно это известное выражение придумал он, а не Майкл Джексон.[2] «Тебе не укрыться, – говорил Винс, – тебе от него не спрятаться!» Я пытался вернуть разговор к Мэнсону, но у Винса на уме было другое. Он рвался предоставить «свидетельства» своей отличной репутации, «зачитать их для протокола».
В тот день мы оба запаслись диктофонами – я подготовился не менее тщательно, чем он, и никто из нас не собирался рисковать остаться без полного отчета о нашем разговоре. Раз за разом, как только атмосфера накалялась, а Винс хотел поделиться конфиденциальной информацией, он требовал остановить запись, и нам приходилось отключать оба устройства, порой всего на несколько секунд, а потом снова включать их. Иногда он забывал про свой диктофон, и мне приходилось напоминать: «Винс, ты его не выключил».
Не под запись он набрасывался на меня снова, его глаза метали молнии из-под серебристого полумесяца волос. «Если ты выпускаешь книгу, которая порочит мою репутацию, ты должен понимать одну вещь,– сказал он.– Ты должен понимать, что не оставляешь мне выбора. Я обязан подать на тебя в суд».
Когда я наконец вышел из его дома, у меня разболелась голова от его криков, а солнце уже скрылось за горами Сан-Габриэль. Гейл больше вниз так и не спустилась. На улице я не успел даже добраться до машины, как Винс схватил меня за руку и напомнил, что его хвалебный отзыв на обложке моей книги может повысить ее продажи, – и он с радостью напишет его при условии, что я предварительно согласую с ним текст рукописи. «Это не услуга за услугу», – добавил он. Но мне показалось, что именно это он и предлагает.
Уезжая, я чувствовал себя подавленным. Мне только что довелось потягаться с одним из самых известных в мире прокуроров и авторов тру-крайма. Конечно, мне не удалось его расколоть. Но я знал, что не мне одному. Коллеги-газетчики предупреждали меня: Винс может быть невыносим. Одна из них, Мэри Нейсвендер, писавшая для «Лонг-Бич пресс телеграм» и «Индепендент», рассказала, что Винс угрожал ей еще в восьмидесятых, когда она готовила про него разоблачительную статью. Он знал, в какую школу ходят ее дети, «и было бы очень просто подбросить наркотики им в шкафчики». На самом деле мне и ее подтверждение не требовалось – Винс сам в первые же минуты встречи заявил мне, что без всяких угрызений совести готов причинять боль людям «во имя справедливости или возмездия».
Передышка в общении с ним оказалась недолгой. Приехав домой в Венис-Бич, я обнаружил, что он уже успел оставить мне сообщение – мол, хочет «окончательно прояснить пару вещей». Я перезвонил ему, и мы проговорили еще несколько часов. На следующий день мы созвонились