века
Двадцатью годами ранее
Моя жизнь резко свернула не туда 21 марта 1999 года, на следующий день после моего сорокалетия – тогда все и началось. Я валялся в постели с похмелья, как всегда бывало после моих дней рождения, и мучился от острого приступа отвращения к себе. Я был журналистом на фрилансе, который маялся без дела последние четыре месяца. В журналистику я попал почти случайно. Несколько лет до этого я в ночную смену правил запряженной в экипаж лошадью в Центральном парке, но со временем написанные мной по собственной инициативе материалы, опубликованные в журналах вроде «Нью-Йорк», позволили рассчитывать на более серьезные и интересные задания. И хотя на момент начала этой истории мне нравилось жить в Венис-Бич и зарабатывать себе на жизнь написанием статей, я скучал по Нью-Йорку, а мое положение по-прежнему оставалось весьма шатким. Мои друзья давно обзавелись обязательствами: создали семьи, подолгу просиживали в битком набитых людьми офисах, в общем, вели полноценную жизнь. Я же, хотя молодость осталась далеко позади, был настолько свободен, что мог позволить себе проспать до полудня – на самом деле меня тогда больше ни на что не хватило бы. Я чувствовал себя ужасно. Когда зазвонил телефон, мне пришлось приложить массу усилий, чтобы просто поднять трубку.
Это была Лесли Ван Баскирк, моя бывшая редактор из журнала «Ас», позднее перешедшая в «Премьер», – с заданием. Близилась тридцатая годовщина убийств «Семьи», и Лесли хотела заказать репортаж о том, как они отразились на жизни Голливуда. Даже столько лет спустя имя Мэнсона по-прежнему воспринималось как некое олицетворение сугубо американской формы насилия, которая рождается словно из ниоткуда, подтверждая самые мрачные опасения нации относительно самой себя. По словам Лесли, эти преступления продолжали будоражить людское воображение. Так что же делало Мэнсона таким особенным? Почему он и его «Семья» продолжают жить в массовой культуре, в то время как другие, гораздо более жуткие убийства стерлись из памяти? «Премьер» писал исключительно о кино, поэтому моя редактор хотела, чтобы я побеседовал со старой гвардией Голливуда, поколением, оказавшимся в опасной близости от Мэнсона, и выяснил, как они оценивают события тридцатилетней давности с высоты сегодняшнего дня. Общая идея была довольно расплывчатой, и Лесли доверила мне самому решить, как лучше всего ее воплотить и какую неожиданную форму придать.
Я почти было отказался. Меня никогда особо не интересовали убийства секты Мэнсона. На момент их совершения мне было десять, мы жили в Филадельфии, и, хотя мой брат клянется, что помнит, как я вел альбом с вырезками об этих преступлениях, сам я не могу сказать, чтобы они хоть как-то на меня повлияли. Так или иначе, я, похоже, был одним из тех немногих людей на планете, кто не читал «Helter Skelter». Как раскрученная песня или культовый фильм, Мэнсон в какой-то мере интересовал меня лишь потому, что от него некуда было деться. Совершенные по его указанию убийства часто называли «преступлением века», а преступлениями века просто так не становятся.
Впрочем, мне нужна была эта работа,