руки и ноги, сверкала сталь. Фриковски схватил Аткинс за длинные волосы. Его кровь была повсюду, он получил более полудюжины ранений, однако сумел, пошатываясь, подняться на ноги. Аткинс выронила нож, Фриковски побежал к входной двери и, хотя Аткинс, догоняя, колотила его руками, успел добраться до лужайки. Уотсон остановил его двумя пулями, а затем повалил на землю и несколько раз ударил рукояткой револьвера по затылку с такой силой, что та сломалась, а череп Фриковски треснул.
Из дома доносилось рыдание Тейт. Фолгер, сумевшая освободиться от петли на шее, тоже выскочила наружу через парадную дверь. Похожая на привидение в развевавшейся ночной рубашке, она добежала до середины лужайки перед домом, когда Кренуинкел догнала ее и пустила в ход нож, нанеся Фолгер двадцать восемь ударов. К делу подключился Уотсон, и Фолгер обмякла, произнеся: «Я сдаюсь. Я уже умерла. Забирайте».
Залитые потом и чужой кровью, двое убийц поднялись и увидели Фриковски, который снова был на ногах и, спотыкаясь, направлялся к ним. Они начали с той же механической точностью наносить ему удары ножом, вонзая сталь в мышцы, кости и хрящи. Коронер насчитает на его теле пятьдесят одну ножевую рану, а также тринадцать ударов по голове и два пулевых ранения.
Аткинс оставалась в доме с Тейт, которая скулила, сидя на полу – по-прежнему в одном нижнем белье и все еще привязанная за шею к мертвому телу своего бывшего любовника Себринга. Она была единственной, кто еще оставался в живых. Ее ребенок, мальчик, должен был родиться через две недели. Уотсон вернулся в дом и приказал Аткинс убить актрису. Тейт умоляла сохранить ей жизнь, пощадить ее будущее дитя.
– Я хочу родить ребенка, – сказала она.
– Женщина, мне тебя не жалко, – ответила Аткинс, обнимая Тейт сзади за шею. – Ты умрешь, а мне все равно.
Она ударила Шэрон ножом в живот. Уотсон присоединился к Аткинс. Вдвоем они нанесли Тейт шестнадцать ножевых ранений, пока она не простонала «мама» и не умерла.
Аткинс погрузила пальцы в рану на теле Тейт и попробовала на вкус ее кровь. «Теплая, липкая, приятная, – вспоминала она позже. – Я вкусила смерть, а она отдала жизнь – вау, вот это фокус». Намочив полотенце в крови Тейт, Аткинс подошла к входной двери, где, следуя указаниям Уотсона «написать что-нибудь такое, что потрясет мир», накарябала слово «pig», «свинья». Их работа была завершена.
Вернувшись под утро на ранчо Спэн, Уотсон, Аткинс, Кренуинкел и Касабиан легли в постели и крепко уснули. «Я отключилась, – вспоминала позднее Аткинс. – Как будто умерла. Не могла ни о чем думать. Почти что отрубилась или потеряла сознание… В голове было пусто. Внутри ничего не осталось. Как будто я отдала всю себя» [13].
Дом на Сьело-драйв, 10050, стал сценой настолько бездушного, варварского разгрома, что страна содрогнулась. 8 и 9 августа 1969 года словно принадлежали разным реальностям. СМИ поспешили объявить случившееся чем-то более омерзительным, нежели обычное убийство, чем-то оккультным. Одна газета назвала эту расправу «кровавой оргией»,