Ты этого никогда не видела, потому что здесь, дома, только частичка его, и то самая кроткая, а вот там, на работе, его девяносто девять процентов со всем непреоборимым хамством, с тихим голосом, от которого даже у меня, у его жены, ноги подкашиваются…
Тонкие ноздри ее дрогнули, дрогнул и сильно вырезанный рот, на блестящих глазах проступили слезы, и почти с яростью она проговорила:
– Ты подумай, мама, мне нравилось в нем это отсутствие тщеславия. Я была уверена, что вызову к жизни в нем все его способности, всю силу его знаний, его бешеную энергию, я была уверена, что пробужу в нем сумасшедшее тщеславие, и тогда все увидят его незаурядность… Давай посидим!
Они сели на лавочку в бывшем Соборном скверике. Вера вынула из сумочки папиросу, закурила.
– Честолюбие! – со слезами в голосе сказала она. – Даже курить бросил. Говорит, жалко денег. Ты слышала что-нибудь подобное? Честолюбие – это прямое, единственное дело индивидуальности, а не какая-то там идиотская больница. Ну как он ее восстановит или даже наново выстроит?! Честолюбие – это хирург, доктор, профессор Устименко, который, несмотря на тяжелые ранения в войну, несмотря на увечья, не оставил любимого дела… Ну как в таких случаях пишут? А он? Теперь он «растворится» в своем коллективе. Устименко как таковой исчезнет. И исчезнет навсегда. Рассосется. Устименко перестанет существовать. Ой, мамочка, я хорошо его знаю, он даже не представляет себе, как глубоко я его знаю. У него сейчас будут главные – это те, которых он себе соберет, с бору да с сосенки заманит, все эти врачишки, выполняющие долг. Он будет с ними носиться как дурак с писаной торбой, он будет ими хвастаться, про них талдычить, ими восторгаться…
Жадно выкурив папироску, Вера придавила окурок подошвой, потрогала холодной ладонью горевшие щеки.
– Что же делать? – спросила Нина Леопольдовна. – Может быть, мне с ним поговорить?
– Тебе?
– Мне. Как-никак я повидала многое в жизни.
– Ты, несомненно, повидала многое, мамуля, но такие, как мой супруг, тебе не попадались. Владимир Афанасьевич редкостный экземпляр. Лучше не вмешивайся.
– Но это же вопрос всего вашего будущего.
– Боюсь, что никакого будущего нет, – успокоившись и разглядывая себя в зеркальце, сказала Вера Николаевна. – Во всяком случае – здесь.
– А где же оно есть?
– Может быть, в Москве? – вопросом же ответила Вера. – Ужели же Константин Георгиевич с его возможностями и пробивной силой не поможет мне вначале в Москве?
– Какой такой Константин Георгиевич? – совсем испугавшись, спросила мать. – Кто он?
– Мамочка, это Цветков, – сказала Вера Николаевна. – Ты же все знаешь, ты у нас умненькая. Там бы я начала все сначала. С самого начала. Я еще не начала стареть, мамуля?
Побег
С ней всегда так бывало, страшилась только решать. А потом уже все делалось простым и легковыполнимым.
Спокойно, не торопясь она заперла на ключ саманный дом, в