Любе петь перестали и присмирели. Они и билет ей достали до Москвы без всякого ее участия: пусть девушка сосредоточится на своем горе.
А она, рассеянно доев дыню и закурив предложенную лейтенантами папироску, сидела на приступочке весовой конторы станции Ай-Тюрег и думала про своего Вагаршака.
Какое это счастье было думать про него сейчас, когда она высвобождалась из того места, куда он не мог приехать! Какое счастье!
Поезд двинулся, она залезла на вторую полку, закинула руки за голову и уснула сразу же, мгновенно, а когда открыла глаза, то было уже очень жарко, под окном мальчишки продавали яблоки и груши, счастливо верещал ребенок, ласково смеялась его мать.
«Пора бы мне родить, – потягиваясь в жаре и духоте, подумала Люба. – Рожу маленького Вагаршака, будет так же вопросительно смотреть, как он. А если дочка, назову Ашхен, пусть старухе будет стыдно!»
И, повернувшись на бок, накинув шелковый платочек на ухо, чтобы не мешал вагонный веселый шум, стала думать про своего Саиняна и про то, как все это у них случилось. «Дурачок какой! – ласково думала она, вновь задремывая. – Словно бы и не взрослый, словно бы навсегда застрял в мальчишках. Может быть, все настоящие гении такие?»
И ей представилось то собрание, когда Иван Иванович Елкин, окончательно решивший избавиться от докучливого студента, взгромоздился на кафедру и стал делиться с тревожно затихшим залом своими соображениями насчет Вагаршака и его индивидуалистической, мелкобуржуазной, «какой-то такой не нашей, товарищи, не нашенской, что ли, сути»…
Говорил он доверительно и как бы даже скорбел, что-де проглядели, вовремя не разобрались, не предостерегли, а, наоборот, дали расцвести этому с виду привлекательному, ярко окрашенному, пестрому, затейливому, но в глубине…
Тут Иван Иванович несколько запутался между цветком и плодом.
– Все-таки плод Саинян или цветок? – крикнула из зала Люба.
– Габай, ведите себя прилично! – взвился Жмудь, известный подлипала.
– Нам известна биография Саиняна, – продолжал Иван Иванович, вырвавшись, наконец, из чуждой ему области ботаники. – Но мы также помним мудрые слова о том, что сын за отца не отвечает!
– Я – отвечаю! – круто, с места сказал Саинян.
– Как? – не расслышал Елкин и даже наклонился вперед.
– Я отвечаю за своего отца, – встав, чтобы его слышали все, громко и веско произнес Вагаршак. – Отвечаю. Произошла ошибка. Ежовщина…
Договорить Саиняну Елкин не дал.
– В таком случае я принужден прибегнуть к пословице, довольно известной: яблочко от яблони недалеко падает…
Зал помертвел.
Елкин говорил все бойчее и бойчее, и зал слушал подавленно, теперь все понимали, каков Иван Иванович – дока на разоблачения. И то, как с ним опасно связываться. А холуй Жмудь даже крикнул:
– Абсолютно правильно!
– Мы пошли навстречу Саиняну, – продолжал Елкин, – и мы дали ему возможность побывать в обстановке фронтовой хирургии.