давайте признаем, что сначала, он все же побывал в раю, хоть и наркотическом, поэтому, здесь есть несомненные вторичные выгоды.
А Доктор Живаго, влюблённый в Лару, чья жизнь – череда трагедий? Может быть его одержимость ею – бегство от собственной экзистенциальной пустоты?
Культура часто романтизирует таких «спасателей». Вспомните доктора Хауса, который лечит пациентов, игнорируя собственные раны, или героев мелодрам, жертвующих всем ради любимых. Но реальность куда мрачнее. Созависимые отношения – это танец двух травмированных людей: один боится, что его бросят, если он перестанет быть нужным, другой – что его разлюбят, если он станет здоровым. Это порочный круг, где помощь превращается в контроль, а любовь – в сделка: «Я тебя спасу, а ты дашь мне смысл существовать».
Как в детстве Алексей не мог вытащить мать из депрессии, так и во взрослой жизни его попытки «исправить» партнёршу обречены. Её исцеление зависит от неё, а не от его усилий. Его любовь – не безусловный дар, а инвестиция: «Я тебе помог – теперь ты должна меня любить». Но любовь по долгу убивает страсть.
Происходит замена близости контролем, созависимые мужчины путают заботу с надзором. Они требуют отчётов: «Ты приняла таблетки?», «С кем ты переписывалась?» – думая, что это проявление любви. На деле это реплика поведения их тревожных родителей.
Этот паттерн начинается с благородного порыва – желания помочь, спасти, исцелить. Но очень скоро благородство превращается в навязчивую идею, а отношения – в театр военных действий, где мужчина играет роль героя, а его партнёрша – роль жертвы, которую нужно бесконечно вытаскивать из ямы. Алексей, чья мать годами боролась с депрессией, не осознавал, что, выбирая женщин в кризисе, он повторяет сценарий своего детства. Его мать, опустошённая разводом, целыми днями лежала в постели, а он, десятилетний, приносил ей чай и пытался развеселить анекдотами из школы. Тогда он верил, что, если будет достаточно старательным, мама снова станет прежней – весёлой, живой, готовой печь пироги. Но её депрессия оказалась сильнее его детской магии.
Корни этого сценария – в детской беспомощности. Мальчик, выросший с родителем, который тонул в алкоголе, депрессии или ином хаосе, усваивает: любовь – это служение. Его ценность измеряется тем, насколько он полезен. Отец Дениса пил, а мать рыдала в подушку, и к семи годам умел разогревать суп, прятать бутылки и врать учителям: «Папа в командировке» и его хвалили за «взрослость», то эта похвала была ядом. Став мужчиной, он ищет женщин, которых можно «чинить», как чинил отцовский пьяный стул. Его партнёрши бессознательно чувствуют этот запрос – и играют роль сломанных кукол, чтобы удержать его внимание. Рано повзрослевший ребенок, играющий Родителя.
Разорвать этот круг можно, только осознав, что спасти другого человека невозможно – можно лишь пройти путь рядом с ним. Как писал Карл Юнг: «Мы не исцеляемся от травм, мы учимся нести их с достоинством». Для Алексея это означало бы перестать искать в партнёршах отражение