лицо как бы истертое тридцатипятилетней государственной службой. Он не произнес ни слова, но взял с умиленным видом руку Ругона и энергично потряс ее.
– Видите ли, – сказал Ругон, – с вашей стороны очень мило прийти меня проведать, но вы чертовски стесняете меня… Все равно, станьте вот тут… Дю-Пуаза, уступите ваше кресло г-же Бушар.
И, повернувшись, Ругон очутился носом к носу с полковником Жобелэном.
– Как, и вы здесь, полковник! – закричал он.
Дверь оставалась открытою. Мерль не мог помешать полковнику, подымавшемуся на лестницу позади Бушаров, войти в комнату. Он держал за руку сына, большого пятнадцатилетнего балбеса, гимназиста из лицея Людовика Великого.
– Я хотел привести к вам Огюста, – произнес он. – Истинные друзья познаются в несчастье… Огюст, пожми руку г. Ругону.
И Бывший премьер бросился тем временем в переднюю, И крича: – Да заприте же дверь, Мерль, о чем вы думаете! Весь Париж заберется сюда!
Пристав с невозмутимо спокойным видом возразил:
– Да ведь они уже увидели вас, господин президент.
Ругон должен был посторониться и пропустить Шарбоннелей. Они шли рядом, но не под руку, запыхавшиеся, разогорченные, растерянные, и заговорили в один голос:
– Мы сейчас только прочли в «Moniteur»… Ах, какая весть! Как огорчится ваша бедная матушка! А мы-то? В какое ужасное положение это нас ставит!
Шарбоннели, будучи наивнее других, готовились тут же выложить все свои делишки. Ругон велел им замолчать. Он запер дверь на ключ, говоря, что пусть теперь ее ломают, если хотят, а он все же не отопрет. Потом, видя, что никто из его друзей как будто не думает уйти, он примирился с судьбой и попытался докончить свое дело в обществе девяти человек, занявших его кабинет. Переборка бумаг произвела там настоящее столпотворение. На ковре валялись кипы дел, так что полковнику и Бушару, пробиравшимся в амбразуру окна, пришлось делать невероятные усилия, чтобы не смять какого-нибудь важного дела. Все кресла были завалены связанными кипами. Одна г-жа Бушар могла сесть на свободное кресло и улыбалась любезностям дю-Пуаза и Кана, между тем как д’Эскорайль, не находя табурета, пододвинул ей под ноги толстую синюю папку, набитую письмами. Ящики бюро, составленные в углу, послужили седалищем для Шарбоннелей, с трудом переводивших дух; а юный Огюст в восторге, что попал в такую катавасию, сновал кругом и исчезал по временам позади пуды папок, за которыми, как за укреплением, скрывался Делестан. Он сильно пылил, сбрасывая папки с верхней полки библиотеки. Г-жа Бушар раскашлялась.
– Напрасно вы сидите в этой грязи, – сказал Ругон, опорожнявший папки, до которых просил Делестана не дотрагиваться.
Но молодая женщина, раскрасневшись от кашля, уверяла, что ей очень удобно и что шляпка ее не боится пыли. И вот, вся шайка рассыпалась в соболезнованиях. Император, должно быть, вовсе не заботится об интересах страны. Он позволяет водить себя за нос лицам, столь мало достойным его доверия. Франция понесет важную утрату. К тому же, всегда так бывает: великий