не знаю, как описать этот момент. У меня в руке был пистолет, но я не собирался его использовать. Я считал, что я там для прикрытия – в лучшем случае, постоять на шухере. Но затем я увидел, как один из польских наемников наставил пистолет на голову моего брата, и инстинкты взяли верх. Моя рука взлетела, прицелившись поляку прямо между глаз. Я без промедления спустил курок.
Шатаясь, он сделал пару шагов назад. Я ожидал ощутить хоть что-то: шок, ужас, вину.
Но вместо этого я… не почувствовал вообще ничего. Это казалось неизбежным. Словно мне всегда было суждено кого-нибудь убить. Словно такова моя природа.
И тогда я понял, что я вовсе не хороший человек.
Я всегда считал иначе. Наверное, все так про себя думают.
Я думал, что я добросердечнее моего брата Данте. Не такой психопат, как Неро. Ответственнее Аиды. Я считал себя добрым, трудолюбивым, хорошим человеком.
В тот момент я понял, что жестокость всегда была во мне, как и эгоизм. Я не собирался жертвовать своим братом ради кого-то другого. И уж тем более я не собирался жертвовать собой. Я был готов причинять боль и убивать. Или чего похуже.
Странно узнавать о себе такое.
Я оглядываю своих братьев и сестру за столом. У всех нас так или иначе руки в крови, но, глядя на нас, этого не скажешь. Ну, разве что, скажешь, глядя на Данте – его ладони похожи на покрытые шрамами бейсбольные перчатки. Они были созданы, чтобы разрывать людей на части. Будь мой брат гладиатором, римляне бы выставляли его против льва, чтобы бой был честным.
Но все они выглядят счастливее, чем когда-либо. Глаза Аиды сияют от радости, она раскраснелась от вина. Сестра не пила, пока кормила грудью, и теперь она взбудоражена возможностью снова почувствовать себя немного подшофе.
Данте блаженствует, словно уже сидит на уличной террасе парижского ресторана. Словно его «долго и счастливо» уже началось.
Даже Неро изменился. А уж про моего брата никто бы не подумал, что ему суждено обрести счастье.
Он всегда был жестоким и наполненным яростью. Я искренне считал брата социопатом, когда мы были подростками: казалось, его вообще никто не волнует, даже его собственная семья. Во всяком случае, по-настоящему.
А затем Неро встретил Камиллу и ни с того ни с сего стал совершенно другим человеком. Я бы не назвал его славным малым – брат все еще чертовски груб и безжалостен, но тот присущий ему нигилизм исчез. Теперь он более сосредоточен, более осмотрителен, чем когда-либо. Теперь Неро есть что терять.
Аида спрашивает Данте:
– Ты собираешься учить французский?
– Да, – утробным голосом отвечает тот.
– Не могу себе этого представить, – замечает Неро.
– Я могу выучить французский, – защищается Данте. – Я же не тупой.
– Дело не в твоих умственных способностях, – поясняет Аида. – А в произношении.
– Что ты имеешь в виду?
Аида и Неро обмениваются смешливыми взглядами.
– Даже твое итальянское произношение… оставляет желать лучшего, – говорит сестра.
– О чем это вы? –