в чем дело, и ко мне больше не возвращалась, а я затушила свою лампу и сидела в раздумьях при свете очага.
В первый раз я мысленно вернулась к отъезду. Отец поцеловал меня без особой теплоты, как будто я уезжала на денек, а мамин поцелуй был попросту холодным; на прощание она коротко сказала:
– Надо думать, Сибилла, к бабушке ты будешь относиться лучше, чем ко мне.
Единственной, кого хоть как-то печалило предстоящее расставание, была Герти, но я знала, что в силу своего характера она тоже забудет меня через день-другой. Домашние никогда по мне не скучали: в их привязанностях для меня не нашлось места. Да я его и не заслужила, поскольку росла скверным ребенком. У меня не было качеств, которые внушали бы родным любовь или гордость, но мое сердце рвалось из груди от любви к ним.
Тосковала ли по мне Герти в тот вечер, как тосковала бы я, поменяйся мы с ней местами? Уж кто-кто, но только не она. Пустовало ли мое место за шумным столом? Вряд ли.
От мыслей о бедной маме, которая осталась дома, чтобы трудиться в поте лица, мне стало тяжело на сердце; отцовских обид я припомнить не могла, но подумала о его долготерпении по отношению ко мне – и меня снова захлестнула неизбывная дочерняя любовь. Почему, ну почему же они так и не смогли хоть чуть-чуть полюбить меня в ответ? Конечно, я никогда не стремилась показать, что достойна любви. Но смотрите, сколько любви достается тем, кто палец о палец не ударил, чтобы ее заслужить! Почему я уродилась страхолюдиной, вредной, несчастной, бесполезной… Почему не нашлось для меня места на этой земле?
Глава девятая. Рецепт тетушки Элен
– Боже, Сибилла, до сих пор не ложилась, и слезы текут, да какие крупные! Поведай мне, в чем причина.
Это был голос тети Элен; войдя, она зажгла светильник.
Было в тетушке Элен что-то удивительно искреннее и настоящее. Она не суетилась вокруг домашних и не изображала сострадание, чтобы только показать, какая она хорошая. Да, она была настоящая, и чувствовалось, что на нее можно положиться, что никакой доверенный ей секрет, самый дикий или жуткий, не пойдет дальше и не будет осмеян; а главное – она никогда не читала нотаций.
Когда она присела рядом, я порывисто бросилась ей на шею и разом выплакала все наболевшее. Что в мире нет добра, что меня не ждет ничего путного, что ни одна живая душа меня не любила и никогда не полюбит – такую уродину.
Тетя Элен не перебивала, но под конец тихо произнесла:
– Когда будешь готова послушать, я тебе кое-что скажу.
Мигом взяв себя в руки, я застыла в ожидании. Что она собирается сказать? Уж не навязшую ли в зубах белиберду: дескать, этот мир – только предварительное испытание, нам дается время, чтобы подготовиться к лучшей жизни. На эту старую песню еще могут купиться старики, стоящие одной ногой в могиле, но юным, у которых здоровья хоть отбавляй, романтика бьет ключом и в жилах течет молодая кровь, выслушивать это невыносимо. Неужели она станет мне втолковывать, что сокрушаться по поводу моей внешности –