оду нашему за грехи немилосердия и непокорства, за несоблюдение заповедей Божиих, за те груды неправды, что чинил наш целокупный народ не токмо соседним народам, как то ляхам, литве, уграм, волохам, немцам и московитам, но прежде всего друг другу. Не мне здесь повествовать о внутренних наших бедах великих – о том и так все мы знаем. По сей причине я не дерзну рассуждать в хронике дел и насущных забот времени нашего в сократовых отвлеченных понятиях и сопоставлениях. Я – токмо летописец смиренный – по случаю того, что в руце мои потрапили Судовые акты недавно прошедшего времени, – и самовидец беспристрастный по данной мне мере, – по случаю того, что рядом находился, когда происходили какие-то события, как то, к примеру, разграбление осенью 1595 года козаками Павла Наливайко Луцка, в котором я сидел под Стыровой башней до поры козацкой навалы, или дело в урочище Солоница летом 1596 года, когда польному гетману Станиславу Жолкевскому и брацлавскому старосте Ежи-Юрасю Струсю выдали запорожцы спутанного вервием Наливайко, и иже с ним Саулу, Мазепу, Панчоху и Шостака, а несколько сотен козаков под водительством полковника Кремпского прорвали окружение и спаслись подле Днепра, сплавившись на байдаках за пороги.
После того прошли долгие и долгие годы. Подоспели летописания о тех делах польских и немецких летописателей и хронистов, которые чудесным манером попали мне в руки и в которых я прочел то, чего я не видел: как казнили атаманов Саулу, Панчоху, Мазепу и Шостака, а затем и самого Павла Наливайко, – но то все уже стало былью, а жизнь продолжалась, да так продолжалась, что и вспоминать уже некогда было о том, что происходило давным-давно в Брацлаве, в Луцке, в Бресте и в Риме. Мало того, что Кирилл наш Луцкий и Ипатий Владимирский все же продвинули свое дело унии с Римом, так и в Московии в скорых днях началась руина и смута такого размаха и сокрушения, какого и видано не бывало в европейских державах, – и в московских делах самое деятельное участие приняли наши паны Речи Посполитой во главе с королем Сигизмундом III, и королевич его Владислав почти стал царем на Москве, да и без запорожцев-черкасов наших отечественных разве могли такие дела обойтись?.. Война, разор и нестроение всегда были наилучшим временем для того, чтобы набить серебром седельную сумку. Наполнились внутренние польские города знатными заложниками из Московского плененного царства, без жалости разоряемого всеми, кому было не лень вылезти из-за печки, сесть на доброго коня и отправиться на северо-восток от хутора своего. Уже и повоевали там московиты, собравшись с последними силами перед неминуемой гибелью, и выбили в конце концов наших панов из Кремля своего, и прокляли с амвонов церковных наших героев вкупе со лжеименными царевичами димитриями все, кто только мог – от умученного голодом патриарха Гермогена Московского до безвестного, но подвигом великого монаха Иринарха-затворника в ростовских пределах, и царя уже выбрали нового в 1613 году, мальчонку совсем несмышленого, но со значным отцом, будущим патриархом Филаретом Никитичем, который пробыл в заложниках в Варшаве целое десятилетие и токмо по Деулинскому замирению вернулся в Москву, а все еще панство отечественное успокоиться не могло: пять лет уж как был на Москве царь Михаил Романов сын, а в 1618 году королевич Владислав двинул войско превеликое опять на Москву: царство-то в сложных переговорах бояре, да и сам Филарет тот Никитич, ему обещали, а, видишь, обманули, лукавые…
И столь велико войско польское было, что только одних запорожцев наш гетман Петр Конашевич Сагайдачный вел числом в двадцать тысяч, и стояли с пушечным боем и несметным морем вооруженных людей в виду златоглавых московских церквей у самых Арбатских и Тверских ворот Белого города, но что-то не сложилось у королевича и военачальников наших, великого гетмана литовского Яна-Кароля Ходкевича да у Сагайдачного, – видно, не было Божией воли на то, чтобы Владиславу стать московским царем после всех этих несчитанных димитриев и Марины Мнишек сандомирской, супруги верной каждого из них, – пограбили окрестности и на север ушли козаки, были там к весне 1619 года рассеяны и побиты, и вся армада наша домой воротилась ни с чем, если не считать бочонков, набитых московскими червонцами на нескольких возах Сагайдачного… Но это так я, к слову своему, прилагаю досужее. Недолго пробыл на уряде гетманском после возвращения из Московского похода наш славный гетман – под Хотином ранили татары его в руку отравленной стрелой, и помер он в Киеве нашем в году 1622-м в свои сорок годов, даром, что на парсунах с окладистой бородой, как москаль, зраком на старца вельми схож. Но успел гетман восстановить церковную иерархию православную нашу, разрушенную рекомыми Кириллом и Ипатем еще в конце прошлого века, о чем я и повествование свое начинаю. Ибо дело с «соединением» церквей, иначе говоря, подчинения нашей Церкви престолу Римскому и папе, на нем восседающему, было не столь незначительным, как могло бы кому-то со стороны показаться. Ибо спустя всего четверть века потребовалось целокупное козацкое войско запорожское, облеченное военной силой своей и решительностью, чтобы всего-навсего поставить 6 октября 1620 года в Братской Богоявленской церкви при посредстве иерусалимского патриарха Феофана Межигорского игумена Исайю Копинского в сан перемышльского епископа, игумена Киево-Михайловского монастыря Иова Борецкого в сан киевского митрополита, Мелетия Смотрицкого в сан полоцкого архиепископа,