в коленях, до подступающей тошноты. Внутри всё закачалось, будто земля подо мной больше не держала. И от этого стало особенно мерзко… зыбко. А потом – больно. Но не из-за руки, не из-за тела. Больно внутри, где-то в самом центре, где раньше что-то ещё теплилось.
И вдруг навалилось – жалость к себе. Такая сильная, что на глаза набежали слёзы. Я их не стеснялся. Просто стоял, и они текли сами, потому что остановить их было невозможно. Я не помнил, чтобы когда-то так себя жалел. Может, только в самом детстве, когда меня все оставили, и казалось, что в этом мире больше нет никого, кто бы вообще замечал, что я есть.
Тогда только сестра Майя… Она прижимала меня к себе, отгоняла старших мальчишек, шептала что-то тихое, мягкое, как шелест простыни. Её руки были тёплые, запах – как у солнца и мыла. Тогда я верил ей. Верил, что всё будет хорошо, если она рядом.
Сестра Майя…
Но она тоже предала. Стояла на той площади, молилась, не поднимая глаз, не произнеся ни слова в мою защиту. Молчала. Как и все остальные.
Они все меня предали.
Эти мысли – про предательство, про сестру Майю, про то, как все отвернулись – вырвали жалость из сердца. Слёзы ещё не высохли, но вместе с ними ушла и слабость. Осталась только злость. Та самая, что вспыхнула тогда, на площади, когда я смотрел на лица тех, кто осудил меня без слов.
Я стоял, опершись спиной о дерево – тяжело, как раненый зверь, пытающийся удержаться на лапах. Дышал часто, рвано, сквозь сжатые зубы. Левую руку прижимал к груди, защищая правую – она всё ещё пульсировала тупой, глубокой болью, но теперь казалась онемевшей, словно закованной в ледяную броню.
Собравшись с силами, я медленно поднял голову и начал осматриваться.
Вокруг – джунгли. Тёмные, плотные, будто дышащие собственной жизнью. Влажный воздух лип к коже, пропитанный гнилью, пыльцой и чем-то ещё – тяжёлым, хищным. Деревья уходили вверх, заслоняя небо, а корни переплетались под ногами, как кости древних существ.
Я стоял в центре небольшого пятна – участок земли, утоптанный, выжженный, словно метра полтора вокруг дерева были вырваны из живого леса. Там стояло оно – дерево покаяния. Высокое, мёртвое, будто вырезанное из тьмы. Его ветви тянулись, как пальцы, а кора была покрыта зарубками, похожими на старые шрамы.
Вот моё пространство для существования. Мой кусок мира.
Вот – моя новая жизнь.
Оставаться здесь я не собирался.
Желание покинуть это проклятое «место покаяния» появилось во мне как-то сразу, само собой, будто всегда жило глубоко внутри – просто спало, дожидаясь своего часа. И вот теперь оно проснулось. Я даже не спорил с ним, не сомневался. Просто принял, как принимают удары: молча и стиснув зубы.
Будто ждал этого всю жизнь. Всю свою короткую, нищую, вытертую до дыр жизнь в этом гниющем приюте, где не было ничего настоящего. Ничего, за что стоило бы держаться. Ни одного лица, которое хотелось бы вспомнить. Ни одного уголка, куда хотелось бы вернуться.
Я не знал, куда идти. Не знал, сколько продержусь. Но одно я знал