упал?
Почему?
Было странное, ломающее ощущение: мир шевелился, но я не мог понять – сплю ли я, умер ли, или это всё ещё продолжается. Липкая тяжесть стягивала тело, в ушах звенело.
Наконец я открыл глаза.
Сумрак. Влажный, тропический, тёплый, но зловещий. Всё вокруг дышало гнилью. Я лежал среди мокрых листьев и опавших веток, запах плесени и сырости щекотал ноздри. Где-то вдалеке что шуршало и двигалось, и в этих звуках не было ничего мирного – только тревога.
Я был в джунглях. Один. Живой – вроде бы. Но внутри всё было сломано. Как будто меня собрали неправильно и забыли что-то важное.
Наконец я открыл глаза.
Сумрак пробивался сквозь плотные заросли, но света было так мало, что казалось – ночь ещё не кончилась. Листья и ветви щекотали лицо даже в лежачем положении, их было столько, будто я провалился в самое сердце джунглей. Влажные, тяжёлые, они шептались между собой, как заговорщики.
Сеньор Алвис сдержал своё обещание – вывез меня на «покаяние». В это место. В эту дикую глушь.
Боль снова напомнила о себе. Она вспыхнула в руке, будто костёр, и я, задыхаясь, попытался повернуться на левую сторону. Когда удалось приподняться, я оглядел себя. Я был привязан. Вернее – раньше был. Не сразу до меня это дошло. Верёвка – плотная, шершавая – раньше стягивала запястья, тянулась через живот и ноги. Но теперь она просто свисала вниз, лежала на моих коленях, как обрывок тряпки. Без натяжки. Без силы. Как будто кто-то специально оставил её слабо затянутой.
Ниже, у колен, я заметил: узел соскользнул. Верёвка ослабла. Меня не привязали как следует. Или… нарочно оставили слабину?
Не похоже, чтобы старшие допустили такую ошибку. Я уже понял, как они работают – чётко, хладнокровно. Это было не похоже на случайность.
Я начал перебирать верёвку, откладываяеё в сторону. Пальцы дрожали, движения были рваными, но моток начинал разматываться. Ленты стали чуть рыхлее – кто-то и правда позаботился, чтобы я смог выбраться. Кто-то… Но кто?
Мне было всё равно. Мысли врывались в голову, как рой шершней, сбивая дыхание и забивая разум. Я не хотел думать о них. Ни о ком. Старался гнать прочь – особенно ту, одну, главную. Она была горькой, как рвота после отравы. Предательство снова всплывало, снова нависало надо мной, снова било в висок. Я мотнул головой, сжав зубы, будто мог вытряхнуть её вместе с болью.
Мне просто нужно было встать. Отвязаться.
Я потянулся к дереву, к тому самому, к которому был привязан, и, опершись на него спиной, медленно поднялся. Тело взвыло от напряжения, каждая мышца дрожала, как натянутая верёвка, готовая лопнуть. Казалось, внутри меня ничего живого не осталось – только серая пустота, тянущая вниз.
Сил почти не было. Ни в руках, ни в ногах. Я чувствовал себя выжатым, как старая тряпка. Голова кружилась, губы потрескались, и горло сжало жаждой – такой, что я готов был пить даже грязную воду из лужи. Но даже это было не самое страшное.
Страшнее всего была боль. Она пульсировала в руке – острая, хищная, цепляясь за плечо и отдаваясь ударами