до пяти, а то и позже. Я не протестовала. Не против коляски и не против статуса ребенка-инвалида. Если на площадке мне кто-то не нравился, я не сдерживала себя, истошно орала и дралась. Бабушка разводила руками и крутила у виска. Типа я вас предупреждала, беда одна не приходит, инвалид не только физически, но и, как-то, в целом.
Когда пришло время, я не пошла в детский сад, это даже не обсуждалось при моем диагнозе, и осталась на бабушкиных больных руках.
Бабушка говорила, что я родилась недоделанной. И что я загоню ее в гроб раньше времени. Я загоняла бабушку в гроб ежедневно. Бабушка во время войны ела жмых и очистки от картофеля, а я просто из вредности отказывалась от дефицитной еды, которую бабушка, харкая кровью, несла с работы.
Моя вредность не знала границ и росла вместе со мной. Все, что я делала, я делала исключительно назло. Как только я научилась есть сама, я стала каждое утро кидать кашу под стол, когда бабушка отворачивалась. Также я завела привычку есть часами. Например, завтрак я могла есть до обеда. Бабушка не выдерживала и отходила выдохнуть. Тогда я даже успевала донести порцию каши до туалета.
Когда у меня получилось залезть на стол, я первым делом выкинула кашу в окно, она красиво легла на козырек подъезда. На этом козырьке вообще много чего лежало. От мусорных пакетов до элементов сломанной техники, игрушек, посуды и предметов контрацепции. Весь наш многоэтажный подъезд словно целился в этот козырек и всегда попадал в цель. Я с интересом изучила с седьмого этажа козырек на первом этаже и с гордостью нашла там свою кашу.
Бабушка раньше и представить себе не могла, что дети бывают такими.
Мама росла послушным ребенком. Настолько, что к девятому классу весила семьдесят два килограмма и училась на одни пятерки. Она была единственным толстым ребенком в школе, а то, наверное, и во всем послевоенном Ленинграде. Мамины семьдесят два килограмма наглядно показывали, как надо слушаться бабушку, чтобы считаться нормальной.
В том, что я сумасшедшая, сомнений не было. Практически с рождения я отказалась от мясного, а лет с шести и от молочного. Если бабушке все же удавалось насильно накормить меня молочной гречневой кашей, меня тут же рвало фонтаном. Поэтому, когда бабушка ставила передо мной кашу, рядом всегда стоял эмалированный таз, на этот счет у бабушки не было иллюзий.
Бабушка никогда не сдавалась, и приговаривала, кормя меня: «У кого хороший стол, у того хороший стул!» Она знала много поговорок про еду и некоторые переделывала, например: «Жрать захочешь – штаны спустишь» и еще: «Кто хорошо ест, тот хорошо работает». Из этой последней народной мудрости выходило, что лучше мне не есть при будущем работодателе, да и вообще не при ком другом.
Если бабушка находилась в благодушном настроении, она могла рассказать, кормя меня, на выбор одну из двух историй, которые имели прямое отношение к еде.
Первая история про гречу
Муж бабушкиной подруги ел гречу и разговаривал во время еды. Греча попала ему не в то горло. Он закашлялся и моментально