Шли годы, а кенарь сильно не распевался. Но Зину это и не печалило, главное, что он был благодарным слушателем, и она понимала, что он так разделяет их обоюдную симпатию, отвечая Зине той же монетой. Дики имел жёлтый окрас перьев с серой дымкой на кончиках. Птичка была любопытна, игрива и очень подвижна. И так было до тех пор, пока кенарь не снёс пустое яичко и после чуть не погиб от тоски. Зина была в шоке! Оказалось, что кенарь – это канарейка, девочка! Вот тогда – то и встало всё на свои места – почему птичка так слабо поёт. Бедная Дики так грустила, но смогла пережить это потрясение, чего нельзя было сказать о Зине. Зинаида так прониклась, ведь женщиной она была очень эмоциональной, что целую ночь просидела возле птичьей клетки, успокаивая и приободряя Дики. Одно радовало Зину, что имя птички, какое – то универсальное случилось и подходило, как к самцу, так и к самке. Конечно, после произошедшего случая, смысловая нагрузка при обращении хозяйки к Дики изменилась кардинально.
Зина принесла воды и залила в птичий поильник. Канарейка оживилась и запрыгала с палки на палку. Её хозяйка с довольным видом посмотрела на неё, затем подсыпала в кормушку корма и улыбаясь, сказала:
– Ну, что Дики, девочка моя, ты готова в очередной раз выслушать меня? Не могу больше в себе свои мысли переваривать и семечки не помогают. Эх, Дики, если бы ты только могла говорить…
Зина ещё раз внимательно оглядела клетку, а затем продолжила свой монолог:
– Вот мужики, Дики, понимаешь, как семечки! Взять Васька, к примеру, семечка он видная. Мужик хороший, но не для меня или для меня, но только в одном лишь «яблочном» плане. Вот баба Нина, как сглазила меня, когда говорила, что я, ещё то – отродье бабское в нашем роду, представляешь? Что столько вёдер воды всем нашим городком не перетаскать, сколько у меня встреч уже нагуляно с ним! Что баба я, умная, да развратная, и это никак в судьбу моим бабским же счастьем не укладывается! И сердце моё каменное, всё равно даст о себе знать под «сраку» лет! Дики, ну, зачем она так?
Зина сделала обиженную гримасу и закатила глаза, потом раздражённо добавила:
– Вооот, дало знать, причём не единожды. Как первую мужскую шишечку у Васька встретила, так до сих пор сердце моё бугром затвердевшей крови болит. Впечатление это первое и сильное забыть не могу. Чтобы любить Васька, да нет, а что сама не знаю. Баба Нина что ли сглазила? А вообще светлоглазые вроде не могут сглазить, а если позавидовать?.. Хотя, зачем бабе Нине было мне завидовать, глупости всё время говорю какие – то. У неё и без нас всех сердце постоянно болело, то есть каменело, от чего её и не стало. Хорошо, что ты выстояла, Дики, моя крошечка.
И Зина с такой нежностью погладила птичью клетку, что канарейка даже застыла на мгновение, а потом, очнувшись от столь невероятного пробуждения чувств у своей хозяйки, громко спела «ри – ри». Зина взяла клетку, поставила её на журнальный столик, а сама снова завалилась на чёрный диванчик и продолжила:
– Да, Дики… Ты точно не знаешь, что баба Нина очень сильной женщиной