веревкой, из-за чего та кричала от боли, пока полностью не порвали с неё одежду. Её было страшно, она начала рыдать взахлеб, но эти звери не замечали, наоборот, им это нравилось. Её оголенная грудь привлекла внимание многих, они сначала игрались с ней лаская и покусывая, после чего вгрызались в её плоть. Постепенно делая с каждой частью её тела. Насиловали её, та истощено орала зовя о помощи. Вгрызаясь в плоть, до тех пор, пока не осталось только кости и её голова.
Маммон, сидя за своим столом, наблюдал за этим с холодной отстранённостью. Его лицо оставалось непроницаемым, словно он обдумывал что-то гораздо более важное, чем происходящее перед ним, скрестив пальцы и откинувшись в кресле, молча наблюдал за своими «детьми». Он был равнодушен к их безудержной жестокости, но внутри него вспыхнуло странное чувство. Почему они служат ему? Это было нечто большее, чем просто страх или подчинение. «Их жадность? Или, может быть, они видят во мне отца, своего создателя?» – размышлял он, внимательно наблюдая за каждым их движением. «Они жаждут власти, силы и пищи, но в их глазах есть нечто большее – слепая преданность, которой я не ожидал».
Его взгляд остановился на их искажённых лицах, излучающих животную радость. Маммон вдруг почувствовал лёгкую горечь.
«Ирония в том, что они служат мне, думая, что я даю им больше, чем имею сам. Что они считают меня кем-то большим, чем я есть. А может, их жадность заставляет их видеть во мне единственный источник их силы?»
Он усмехнулся этой мысли, напоминая себе, что вся преданность в конце концов рождается из желания. Будь то желание силы, признания или даже спасения.
«Они – мои создания, мои дети. Но их верность – это не любовь. Это просто ещё одна форма жадности. Такая же, как та, что течёт в моих жилах», – заключил он, отводя взгляд от сцены перед собой.
Когда всё было кончено, Маммон встал из-за стола и медленно подошёл к своим «детям». Его походка была неторопливой, почти ленивой, но каждая деталь в его движениях излучала контроль и уверенность.
Остановившись перед одним из слуг, он наклонился, чтобы вытереть его окровавленную пасть белым платком. Движение было почти нежным, как у родителя, заботящегося о своём ребёнке.
– Ну что, дети мои, – произнёс он с лёгкой усмешкой, глядя в их алчные глаза, – довольны ли вы?
Слуги зарычали в ответ, их звериные глаза вспыхнули странным сиянием, смесью благодарности и жадности. Маммон наклонил голову, изучая их реакцию.
– Хорошо, – сказал он, отбросив испачканный платок в сторону, словно это была вещь, лишённая всякой ценности. – Теперь вы знаете, что я всегда вас накормлю, если вы будете верно мне служить.
Его голос был мягким, но в этой мягкости звучала угроза, которая держала в повиновении всех его созданий.
Один из слуг, видимо осмелевший после недавнего пиршества, тихо, но с дрожью в голосе спросил:
– Господин… а что насчёт той девушки? накормите ли вы нас её плотью?
В комнате повисла напряжённая тишина.
Маммон медленно повернул