ельным взглядом смотрела на неё с насеста в тёмном, подёрнутом паутиной углу мрачно нависшего потолка. Она ловила каждое движение Гудрун, как бы предвосхищая её мысли. Обычно она была готова выполнить любое поручение своей хозяйки, но сегодня ей явно хотелось отдохнуть, и она с показным усердием чистила перья. Гудрун же расчёсывала свои длинные, чёрные, начинающие седеть волосы перед растрескавшимся зеркалом (впрочем, оно всё ещё годилось для колдовства и перемещения во времени и пространстве) и думала только о том, что ещё есть шанс спасти Грету.
Гудрун не понимала, как Сигрид, столь старая и умудрённая ведьма не разглядела эту пришелицу, Хельгу. Это тощее, высокое, белобрысое создание наводило смесь тоски и подозрительности. И Сигрид, прежде отличавшаяся такой проницательностью, в этот раз почему-то не учуяла хлипкого и мерзкого подвоха, а ведь он был очевиден. Хельга, как следует, не знала ни одного заклинания, запиналась при чтении на древнесаксонском, как какая-нибудь неумелая школьница, смотрела вокруг с недоумением, как будто не видела ни почтовую птицу, ни колдовского блюдца с расплавленным воском. Её подташнивало от чая с белладонной. Её платье было идеально подогнано по фигуре, шов ко шву, так, что казалось, что аккуратные швы сейчас заскрипят от её чопорности. Зато под этим самым платьем у неё явно выступало что-то наподобие деревянного креста.
– Ольховник, – подумала Гудрун. – Так пренебрежительно называла она крест из ольхи, старинное орудие против нечисти, впрочем, совершенно бессильное перед истинной ведьмой.
Гудрун мрачно сплюнула. Кордулла зашевелилась сверху, ещё более остро глядя на хозяйку и чуя её плохое настроение.
Гретхен, дочь мельника, была ведь ещё совсем девчонкой. Когда она вошла в тёмный гнетущий Готтершайн, и ветви вековых деревьев сомкнулись над её головой, Гудрун была первой, кто пригрел её. Сейчас же, когда девчонка исчезла, и её простыл и след, подозрения Гудрун пали на Хельгу. Если Гретхен в считанные дни сумела расположить к себе весь Готтершайн, и даже старая Сигрид не предложила подвесить её над костром в Вальпургиеву ночь, то Хельга в коллектив не вписывалась совершенно. Мод и Маргрезе злобно щёлкали на неё языками, вязальщица Хильда то и дело пропускала петли, когда светловолосая, сухопарая пришелица оказывалась в поле её зрения, меланхоличная Ульрике провожала её колким недобрым взглядом, а странная Фрида бубнила что-то себе под нос, и казалось, что это была обличительная речь против не то сестёр-урсулинок, не то против грозовой погоды, незваных гостей и новых налогов бургомистра. Никаких налогов Фрида, отродясь, не платила, однако возмущаться не переставала, призывая остальных ведьм проучить задиру-бургомистра и вылить ему на голову ведро прокисших сливок.
Гудрун мрачно и медленно проводила гребнем по своим роскошным седеющим волосам в полной задумчивости. И вдруг послышался настойчивый отрывистый стук в окно. Это была Вилда, сова Адельхайд. Птица зажмурилась от дождя. В клюве у нее было письмо. Гудрун сломала печать на маленьком свитке и прочитала: «Сигрид знает. Поторопись». За неуклюжими каракулями слышался хриплый низкий голос Адельхайд, одной из сестер, которой Гудрун доверяла, как самой себе. Ей было невдомёк, что именно знает Сигрид, потому что старейшая из ведьм должна была знать всё. Но Гудрун догадалась, что дело касается последних событий, а именно исчезновения Греты и прочих девушек, близнецов Клары и Катарины, живших с Мод и Маргрезе, а ещё служанки Адельхайд, чернявой Тильды.
Гудрун вышла из дому и взмыла в воздух. В который раз она забывала метлу за печкой. Но она пренебрежительно относилась к формальностям и считала, что в то прогрессивное время, в которое она живёт, обычная ведьмовская атрибутика вовсе не обязательна. Единственное, что ей нравилось во всей этой истории про ведьм – это мудрая сова Кордулла, которая была не только изумительным почтальоном, но и истинным другом. Сигрид не любила нарушений дисциплины. Основательнице клана была не одна сотня лет, и ей было сложнее отказаться от стереотипов, чем юной, по ведьмовским меркам, сто двадцатипятилетней Гудрун, не считавшейся с авторитетами и по вечерам зачитывавшейся «Маленькой Ведьмой» Отфрида Пройслера. Сигрид, конечно, могла и оштрафовать нарушительницу, если она забывала метлу или же в её доме вместо потрескавшихся стекол, разбитых зеркал, прохудившихся потолков, рваных покрывал, кувшинов с отбитыми ручками, дырявых вёдер и ржавых котлов, вековых слоёв пыли и паутин царил образцовый порядок. Но на практике до этого доходило редко. В конце концов, всегда можно что-то спешно разбить или сломать, чтобы создать видимость нормального ведьмовского жилища.
В полёте к Гудрун присоединилась грузная Адельхайд на кривой, перекошенной, тощенькой, затрапезной метёлке. Выглядела она несколько комично, но у ведьм считалось особым шиком всё обветшавшее, отслужившее свой век или просто старенькое и никчемное. И поэтому Гудрун, по ночам втиравшая в кожу и волосы разномастные снадобья, вызывала у сестёр Готтершайна мрачное негодование. Они злобно шикали на неё, но то и дело прикусывали языки, потому что Гудрун подчас давала им фору по части колдовства и всяческих нехороших проделок. Старость и уродство для ведьмы – вещь вполне нормальная и естественная, а вот борьба за уходящую молодость выглядит попросту некрасиво и