риторикой, статьями-доносами, прекращением выхода журналов и ликвидацией независимых издательств. Идет сворачивание литературы как живого культурного процесса, а автору приходилось все это оправдать. Получалось плохо.
Позднее в одном из разговоров Ю. Андреев сказал, что к его монографии были предъявлены многочисленные придирки, но даже после переработок и словесной маскировки факты, приведенные в книге, говорили сами за себя. В его биографии угадывалась атмосфера «оттепели», когда многие талантливые студенты и аспиранты непременно хотели писать дипломные сочинения и диссертации о Пастернаке, Ахматовой, Пильняке, Бабеле, Артеме Веселом и других замалчиваемых при Сталине авторах. И писали, но, когда дело доходило до публикаций и защит диссертаций, Андреев и другие молодые литературоведы проходили школу жесткой идеологической муштры: или с партией – или за бортом советской литературы. В книге читаем: «Именно ясного и широкого научного мировоззрения прежде всего не хватало Артему Веселому при том обилии впечатлений и эмоций, которое было характерно для него». А у кого оно было? У Троцкого? Бухарина? Каменева? Кирова? У Платонова, Заболоцкого, Булгакова?.. У кого? – Только у товарища Сталина.
В это время я с любопытством следил за кампанией «разоблачения» теории «реализма без берегов» Роже Гароди – видного представителя еврокоммунизма. Идеологи КПСС пытались найти убедительную альтернативу этой теории, увернуться от обвинений в нормативности эстетики соцреализма и догматизме, в его заведомой ограниченности и, следовательно, в неизбежной и бесславной кончине. Авторитетный теоретик Д. Марков объяснял культурной Европе, что соцреализм не ограничивает, а, напротив, многократно расширяет возможности самореализации личности. Наш будущий куратор принимал участие в этой дискуссии, в которой соцреализм нашел свое укрытие в положениях: «о жизни нужно судить по законам самой жизни», а подлинный реализм заключается «в изображении жизни в формах самой жизни». Это писалось тогда, когда советская жизнь уже оформилась в тоталитарное государство, контролируемое гигантской бюрократической машиной21.
И наш клуб мог обрести место под солнцем, лишь будучи привязанным к этой «машине» – к ССП, Обкому КПСС, КГБ. Юрию Андрееву предстояло стать в клубе ее представителем.
Осенью 1981 года Вольт Суслов сообщил, что Андреев согласился выполнять полномочия представителя ЛО ССП в клубе. Мы с Адамацким договариваемся по телефону с Андреевым о встрече. Долго торчим в вестибюле Пушкинского Дома. В секторе, где он работает, к телефону никто не подходит. Предлагаю встречу перенести. Адамацкий не согласен, уверяет, что сегодня нам должен сопутствовать успех. По китайской «Книге перемен» день благоприятен для тех, кому есть «куда выступить». А мы уже «выступили». Андреев отыскивается. Поднимаемся под самую крышу. В помещении, заставленном скучными столами и стульями, где размещается «идеологический отдел» Пушкинского Дома,