я очень радовался каждому архитектурному восстановлению и грандиозной реставрации.
Тогда я сказал себе: это и есть Китай. Даже когда он причиняет тебе боль, он тут же дарит тебе радость. Как можно, несмотря на все его противоречия, не любить его?
Завершая эту поездку, я с таким же предвкушением жду следующие двести шестнадцать.
Долгое ожидание во тьме
Я упомянул несколько внешних причин, объясняющих истинное происхождение моей страсти к Китаю. Возможно, это было чтение книг, в которых мелькали упоминания о путешествиях в эти края, в том числе и рассказы о Марко Поло. Но, по правде говоря, мои аргументы кажутся мне не слишком убедительными, ведь «знак», который определил мое увлечение, возник сразу и был непреодолим. Иногда мне кажется, что Китай зовет меня каким-то эзотерическим призывом, словно воспоминание из прошлого.
Возможно, здесь сказывается моя тяга к иероглифам и любопытство к их изучению, а также очарование, которое всегда наводили на меня изогнутые крыши и архитектура пагод.
Когда я думаю о своей жизни сейчас, на ее последнем отрезке, я нахожу ее абсолютно созвучной моим самым спонтанным и неизменным интересам. Китай вошел в мое существование сразу, с тонкой струйкой накапливаемой информации, даже несмотря на трудность ее поиска в столь равнодушные годы.
Пропаганда, незаметная для ребенка в те дни, должно быть, была очень убедительной, если вокруг меня не только мои сверстники, но и взрослые на каждом шагу демонизировали Китай. Та скудная информация, которую я получал, была не чем иным, как апокалиптическими предсказаниями. Китай изображался страной людоедов, где творятся ужасные вещи. Если предположить, что это правда, то всеобщая антикоммунистическая пропаганда готовила нас к защите и, по возможности, противостоянию нарастающей волне «желтой угрозы». Я, как и многие люди моего поколения, ощутил на себе воздействие «атлантической» дезинформации в те бесконечные послевоенные годы, которые обернулись для нас Великим Невежеством, до сих пор затмевающим знания и усиливающим предрассудки, ядовитым плодом безграмотности.
Примерно в 14 лет во мне возникло спонтанное противодействие демонизации мира, не находящегося под американским контролем. Деление планеты на хороших и плохих было для меня неприемлемо. Китай попал во вторую половину, запрещенный международным сообществом (разумеется, проамериканским), фактически вычеркнутый как государство из ООН, аннулированный декретом со своими (тогда) 400 миллионами граждан, вытесненный за «бамбуковый занавес» хорошими парнями.
Для меня единственным красивым, экзотическим, даже поэтичным во всей этой реальности был «бамбуковый занавес». Я хотел пройти сквозь него, мне казалось, что будет правильно пойти туда, постучать – и мне откроют. Другая часть, еще большая и принадлежащая плохим парням, имела «железный занавес» и была, откровенно говоря, менее экзотичной и совсем не поэтичной. Однако для меня в ней таилось свое темное очарование, которое