ты решила мне из-за этого позвонить?
– Нет, сначала я позвонила Розе. – Мать взяла паузу, ожидая, что я начну язвить, но я молчала. – Так вот, я позвонила Розе, мы долго расшифровывали сон и…
– Ты звонила своей шаманке, чтобы расшифровать сон, в котором твоя свекровь говорит, что ты плохая мать? При этом у тебя только один ребенок – я.
– Все верно, но не все так однозначно. Я думала, там был какой-то тайный смысл, все же твоя бабка была не таким простым человеком.
– В этом вопросе, я думаю, она что говорила, то и имела в виду.
– Ты считаешь, я плохая мать? – Ее голос стал ледяным – значит, сейчас начнется лекция про несовместимость наших душ.
– Так считает призрак бабы Тани, а не я.
– А как ты думаешь? Скажи! Как ты думаешь, Варвара? – Она, кажется, разозлилась.
– А ты спроси у Розы, потому что конкретно в этом случае все как раз очень неоднозначно.
В этот момент в дверь моего номера постучали, я открыла и увидела в коридоре сотрудницу отеля и рядом с ней полицейского.
– Мама, ко мне пришла полиция, я должна прервать разговор.
– Поли-и…
Тут я нажала на отбой. Пусть мучается в догадках.
Вот что за люди в Турции живут: один в больницу тащит, когда на то нет повода, и разоряет меня на две тысячи долларов, другие в полицию звонят. Оказалась, что, после того как я ушла, персонал больницы оповестил о случившемся полицию и дал им мой адрес, и вот страж порядка стоял у меня на пороге. Я, как вежливая хозяйка, жестом забинтованной руки пригласила всех войти в номер. Было видно, что сотруднице отеля очень неловко. Эту милую женщину я учила говорить по-русски «доброе утро», она меня просила об этом в первый день на завтраке. Полицейский был маленький, толстый и с усами. Он сказал, что разжигать огонь на пляже строго запрещено. Говорил он на турецком, сотрудница отеля переводила. «Так вот почему там никто не жарит шашлыки», – сказала я. Дама перевела, полицейский кивнул. Меня этот факт и правда удивлял: на каждом углу от отеля до пляжа торговали грилями всех видов и размеров, но я нигде не видела, чтобы кто-то ими пользовался. Я подумала, что, если меня сейчас оштрафуют, мне нечем расплачиваться. Надо было как-то выкручиваться. Я встала, поправила обожженную челку и начала свой рассказ.
Я никогда не обладала актерским талантом, в детстве читала стихи так, словно это инструкция к таблеткам, но именно тут меня прорвало. Я говорила и говорила. И про свадьбу, и про Павла Дмитриевича, показала в заметках телефона свой дневник, трясла обгоревшей рукой. Сотрудница отеля переводила, она размахивала руками, выпучивала глаза, хваталась за горло, переводя мою фразу про то, как меня душили слезы. Полицейский сидел на кровати между мной и сотрудницей и, как сова, крутил своей круглой головой. Я показывала на чемодан, на жвачку, пачку от сигарет и пятитысячную купюру, а в финале достала фотографию из книги и протянула ему. Сотрудница замерла, в ужасе глядя на изображение. Полицейский требовал перевода финала истории, но