как изменился, просто диву даюсь, нелюдимый сделался, прямо затворник. Давно уж он в обществе не показывается, с дамами знаться не хочет. Поговаривают, что связался с нечистым… Да только всё это глупости…
Анна Павловна вновь усмехнулась, на этот раз с горечью. Всё-таки она из собравшихся за столом была самой сведущей и знала об истинных причинах поведения графа Вислотского, но решила, что сейчас не время и не место их обсуждать, а посему промолчала.
С самого детства Василий Семёнович Громов был вынужден терпеть лишения по причине невероятной бедности его семьи, ведшей свою историю от древнего дворянского рода. Когда родителей не стало, Василию тогда шёл девятый год, пришлось переехать в деревню к родной сестре матери Глафире Андреевне Черновой. У тётки своей семьи не случилось, и племянника она приняла как родного сына, выплеснув всю накопленную за годы одинокого существования нежность. Но кроме чувств и крошечной вымирающей деревеньки в двадцать душ Глафира Андреевна ничего не имела. Здесь-то и пришлось Васе совсем несладко. Экономили на чём только можно. Эх и обижался он тогда на тётушку свою, а оказалось, зря. За несколько лет она смогла накопить достаточно средств, чтоб определить юношу в военное училище, а для этого одного обмундирования надо было пошить уйму. И жизнь Громова перевернулась, появилась надежда выбраться из нищеты и, может быть, даже жениться. Отучившись, он получил место адъютанта графа Николая Алексеевича Вислотского в самой Москве с годовым жалованьем, о котором и мечтать не смел. Да ещё целый флигель в распоряжение, куда тут же перевёз Глафиру Андреевну из деревни. И вот Василий Семёнович Громов уже четыре месяца как нёс свою новую службу.
На этом всё хорошее, пожалуй, заканчивалось. Служба оказалась не такой, как грезилось Василию поначалу. Граф Вислотский был странным, нелюдимым человеком, к которому адъютант никак не мог найти подхода, хоть старался изо всех сил. Целыми днями граф мог не выходить из своей спальни, а иногда и с постели не подниматься. Дом огромный, богато обставленный, находился в полном запустении. Шторы на окнах не раздвигались, комнаты не проветривались, большинство помещений стояли запертыми.
От поварихи Василий узнал, что немногим больше двух лет назад произошёл с графом несчастный случай: скинул его молодой необъезженный жеребец, да так неудачно, что нога графа оказалась искалеченной. Доктора тогда много его посещали, перевязки делали, мази целебные накладывали, но без толку всё. Считай, теперь придётся Николаю Алексеевичу в самом расцвете лет с одной ногой жить учиться.
– Тогда-то он и схоронился ото всех, – поведала повариха со вздохом, однако не прекращая начинять кусок мяса разными кореньями. – Большую часть слуг из дома по деревням отослал, чтоб глаза не мозолили. Не хотелось ему людям в таком виде показываться. Вот теперь и сидит, как медведь в своей берлоге. Беда прямо…
Громов уже знал, что в городе судачат о странностях графа, о его неожиданном затворничестве и узком круге