до гробовой доски! Но если бы ты картошечку мне окучила, это было бы хорошо.
– Завтра будет сделано, – горделиво кивнула Лиза и зашагала вверх по узкой дорожке, которая пролегала между заборами Кузнецовых и Гулькиных, выводя к щебёночной колее. Маринка засуетилась, спеша вскочить и кинуться следом. Она, конечно же, не забыла вежливо попрощаться со старой склочницей. Та кивнула. И вдруг схватила Маринку за руку.
– Молочка мне не принесёшь?
Маринка перепугалась.
– Что? Молочка? Какого?
– От Пелагеи. Зачем им много? Козлёночек-то, я слышала, умер пару недель назад. Принеси пожалуйста! Семён Дмитриевич с Авдотьей мне не откажут.
– Да, хорошо. Принесу.
Бабка отпустила Маринку. И долго ещё стояла, глядя ей вслед, а затем на лес, на деревню и на погост за ручьём, в цветущих лугах. Только когда солнце стало клониться к лесу, она вернулась в свой дом.
Маринка пошла к Авдотье Григорьевне и Семёну Дмитриевичу без Лизы. Даже и звать не стала её, услышав от Ленки, что у Светланы Петровны стала болеть поясница из-за работы на грядках. Было вполне понятно, что завершать всю эту работу придётся Елизавете. Словом, пошла Маринка одна. Сразу за калиткой её сурово встретила Пелагея. Она отказывалась впустить нежданную гостью, требуя от неё пирожное. Лишь когда Маринка вывернула карманы и поклялась в следующий раз принести слойку с мармеладом, коза ей дала пройти. Старики Сопелкины пили чай в своей летней горнице со старинной дубовой мебелью и вагонкой вместо обоев. Когда Маринка вошла, они разом встали и наотрез отказались с ней разговаривать до тех пор, пока не отведает настоящего самоварного чаю с липовым мёдом. Маринка стала им говорить, что, мол, в другой раз, однако они оказались не столь наивны, как Пелагея, и сесть за стол всё-таки пришлось. Но надо сказать, что и чай и мёд того стоили. Осушив три чашки под сдержанную и милую стариковскую болтовню, Маринка почти даже без смущения изложила суть своей просьбы. Точнее, просьбы бабки-отшельницы.
– Час назад подоила, – без удивления, лишь с одной радостной готовностью поднялась Авдотья Григорьевна. Обменявшись взглядами с мужем, она прибавила: – Целых пять с половиной литров! А сколько нужно ей? Не спросила?
– Честно говоря, нет, – смутилась Маринка. – Но думаю, что немного. Ведро она, что ли, выпьет?
– Не удивлюсь, – усмехнулся в бороду Семён Дмитриевич. – Ведь козье-то молоко повкуснее крови! А кровь она у любимой внучки выпила всю, до последней капли. Неси, Авдотья, три литра.
Маринка слёзно рассыпалась в благодарностях. И уже через двадцать минут она отдавала крепко закрытую трёхлитровую банку, полную козьего молока, бабке Комарихе. Та вышла навстречу ей из своей избушки заранее, будто бы услыхала её шаги около ручья. Взяв банку, сказала:
– Спасибо, внученька! Вот за это Господь тебя наградит.
Её интонация была странной.
– А что, за всё остальное, значит, накажет меня Господь? – скорчила Маринка губы в улыбке. – Я правильно поняла вас, бабушка?
– Ну,