и молчаливой. Месяц или два она ходила, не поднимая головы и не выражая мыслей, лишь грустно смотрела на подругу. А потом все повторялось.
Однажды, вернувшись из заточения, Дума ночью пробралась в спальню Онафиэль, присела на край постели и погладила подругу по голове. Моргнув, Она удивленно посмотрела на Думу, ей казалось, что это сон.
– Она, я беременна, нам нужно бежать. Мой парень в городе, он нам поможет, – прошептала Дума.
– Что? Сейчас? – Онафиэль приподнялась на локтях, в глазах застыл страх.
– За час до рассвета встречаемся на нашем месте. Не бери ничего, пойдем налегке. – Дума говорила о лазейке в заборе, через которую они сбегали на мост. Она поцеловала подругу в лоб и вышла.
Онафиэль больше не заснула, ее взгляд нервно бегал от стены к стене по потолку, она судорожно пыталась представить, что с ними станет. Постигнет ли их та же участь, что и других беглецов. Было страшно что-то менять, но мысль о том, что она останется здесь навсегда, и вовсе казалась хуже смерти.
Спустя два самых долгих часа в ее жизни Онафиэль поднялась с постели, накинула халат поверх ночной рубашки, взяла в руки кеды и на носочках вышла в коридор, миновала два лестничных пролета, вышла на улицу и осмотрелась. Никого не было.
Начал накрапывать дождь. Онафиэль, ступая босыми ногами по сырой траве, осторожно пошла к лазу в заборе мимо хозяйственных построек. Она все время прислушивалась, нет ли кого поблизости. Как тогда она объяснит свое внезапное желание погулять ночью под дождем? Послышался хрип. Онафиэль замерла: звук шел из старого амбара, в котором раньше хранили зерно, а теперь проводили жертвоприношения. Она потянула ручку, ей было страшно, но что, если там Дума спряталась от дождя?
Дверь со скрипом открылась, в амбаре было темно. Онафиэль нащупала керосиновую лампу на столе рядом с входом и зажгла свет: на жертвенном одре лежала Дума. Кровь толчками лилась из ее горла, тело напряглось, будто в судороге. Онафиэль бросилась к подруге и попыталась зажать рану, но было уже слишком поздно. Послышался последний хрип, и взгляд серых ледяных глаз устремился в никуда. Онафиэль в ужасе отшагнула назад.
«Если Дума только что захлебнулась кровью, значит, ее убийца где-то рядом», – пронеслось в ее голове.
Онафиэль зажала рот руками, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния, размазывая по лицу кровь подруги. «Нет, нет, нет», – шептала она, пятясь к двери.
Затушив керосиновую лампу, она вышла и, поскальзываясь на сырой земле, побрела обратно к дому. «Больше нет спасения, больше нет надежды», – думала она, обтирая ноги о траву возле крыльца. Если ее грязные следы обнаружат, то решат, что это она убила Думу. Онафиэль трясло, когда она запирала дверь, трясло, когда ложилась в постель, трясло, когда вставала с рассветом, так ни разу и не сомкнув глаз.
Мысли о том, что ее единственного близкого человека убили, причиняла физическую боль. Грудь сдавило так, что невозможно было вздохнуть. Онафиэль казалось, что она сама вот-вот отдаст душу