пробежал холодок. Он будто слышал эхо слов Каэля перед погружением: "Наша цель – понять, от чего мы отказались ради "идеальной жизни"".
– Я думал, что мир без боли – это совершенство, – произнес Илай, скорее рассуждая вслух, чем обращаясь к собеседнику. – Но теперь я не уверен.
Борис рассмеялся – горько, надтреснуто:
– Такой мир невозможен, Миша. Да и нужен ли? Без боли нет и радости. Без страха нет храбрости. Без смерти нет и жизни.
«Исторически интересная позиция», – заметил Мнемозин в голове Илая. – «В вашем времени эту проблему решили. Эмостаб и регулируемые нейроинтерфейсы позволяют модулировать эмоциональный спектр, исключая деструктивные переживания».
Внезапно Илай ощутил, что ненавидит этот холодный, рациональный голос. Эту стерильную правильность общества, которое отсекло все "лишнее", включая саму человечность.
Их разговор прервал грохот снаружи. Обернувшись к окну, Илай увидел красное зарево над крышами – отблески пожара или фонарей, трудно было сказать.
– Началось, – тихо произнес Борис. – Большевики пошли на штурм.
Они вышли на улицу. По Большому проспекту к центру города двигались толпы людей. Рабочие в потертых куртках. Солдаты с винтовками. Матросы с красными повязками на рукавах. В свете самодельных факелов лица казались заостренными, глаза лихорадочно блестели. Кто-то пел "Интернационал", кто-то просто кричал революционные лозунги. Растрепанные красные флаги трепетали на ветру.
– Вы с нами? – крикнул проходящий мимо матрос.
– Я… – Илай замялся, но поток людей уже увлекал его за собой.
«Любопытно, что при всей эмоциональной интенсивности, большинство участников Октябрьской революции не имели четкого представления о целях и последствиях своих действий», – заметил Мнемозин. – «Социальная лаборатория в чистом виде».
– Пожалуйста, прекрати комментировать, – тихо произнес Илай. – Я хочу почувствовать это сам.
Толпа несла их с Борисом в сторону Дворцового моста. Михаил тяжело дышал, его мучил кашель, но остановиться в этом человеческом потоке было невозможно.
Илай наблюдал лица вокруг себя. Он ожидал увидеть фанатиков, жаждущих крови, но вместо этого видел обычных людей. Уставших. Голодных. Отчаявшихся. Но в их глазах была надежда – иррациональная, почти религиозная вера в то, что после этой ночи мир изменится к лучшему.
Внезапно он поймал себя на мысли, что завидует им. Эта слепая вера была по-своему прекрасна. В его стерильном будущем такое чистое, незамутненное чувство было невозможно. Эмостаб подавил бы его как "потенциально дестабилизирующее".
«Ваш эмоциональный фон нестабилен», – предупредил Мнемозин. – «Регистрирую нарушение протокола регуляции эмоций. Рекомендуется корректировка».
– В этом времени нет твоих протоколов, – тихо заметил Илай. – И это к лучшему.
Толпа вынесла их к Зимнему дворцу. Грандиозное здание, подсвеченное прожекторами с "Авроры", казалось сказочной декорацией. Но иллюзия разбивалась о реальность