и вспыхнула доселе незнакомой мне жгучей болью. Я невольно кувыркнулась, скатываясь по насыпи, и тут же села, держась за больную ногу. Не будь я так глубоко напугана происходящим, я бы наверняка расплакалась.
– Беги, Софи! – мать прижалась ладонями к стеклу, и оно на миг запотело от влажного крика.
Но я не двигалась с места.
– Беги, мы тебя найдëм!..
Отец оттащил еë от окна и принялся колдовать: в стекло с изнаночной стороны застучали камни, но ни один из них не смог пробить в нëм даже жалкую трещинку. Вокруг была только насыпь из мелкого щебня – ни острых скал, ни мшистых валунов. Я подскочила на ноги и захромала сама не зная куда, вероятно, намереваясь отыскать среди рельсовых путей хоть один булыжник.
Из поезда доносились глухие крики: только сейчас я заметила, что от всего состава остались лишь два вагона с переселенцами, которые теперь были пристëгнуты к паровозу с длинной чëрной трубой.
Не знаю, как долго я бродила между путей. Мимо, один за другим, проносились бесконечные поезда – в основном товарные, без окон и без дверей. Они ехали медленно, едва набирая ход после вынужденного торможения у вокзала, и я успевала отковылять в сторонку, ещё до того как машинист мог заметить маленькую фигурку на пути своего состава. Я наивно надеялась отыскать, если не камень, то хотя бы Августа Фурнье… Уж он-то, казалось мне, точно сможет обдурить узколобых инквизиторов, взявших в плен моих родителей и других колдунов из Туманных гор!
Я отходила всë дальше и дальше от нашего поезда, но так и не смогла найти ни Проводника, ни порядочного булыжника. И наконец, отчаявшись, решила вернуться назад.
Шум и крики успели стихнуть, и теперь вокруг вагонов стояла мёртвая тишина, нарушаемая лишь перекатами щёбенки под моими ногами да еле слышным гулом люцернской станции. Я быстро отыскала окно нашего с родителями купе – форточка всё ещё была приоткрыта – и тихо позвала:
– Мама!.. Папа!.. Вы тут?.. Это я, Софи…
Но никто не откликнулся: за окном было темно и пусто. Вероятно – решила я – мои родители уже давно трясутся в клетке жандармской повозки. Оставалось надеяться, что по дороге им попадëтся хоть какой-нибудь крупный камень…
Из двери локомотива вдруг выплыла парочка красных призраков.
– Эй ты! – крикнул один из них.
В панике я съехала вниз по насыпи.
– Стой, всë равно поймаем!
Я и сама понимала, что была для них лëгкой добычей: нога противно пульсировала и подворачивалась, мешая мне не только бегать, но даже нормально ходить.
Призраки подплыли ко мне размеренным, неумолимым шагом. И мне вдруг сделалось дурно – не то от боли, не то от страха… не то от странного запаха, вот уже несколько минут настырно скребущего ноздри. Этот запах казался мне смутно знакомым… Каждый год, ближе к зиме, отец брался делать валенки из козьей шерсти. Работа была непростой: он чесал, валял, размачивал и сушил, а в конце обжигал готовые валенки в печи, чтобы из них не торчали лишние волоски. Вот тогда-то он появлялся – противный, едкий,