только, вот от каких-то этих тряпок, которые даже не ткань, может зависеть жизнь человека. И мы здесь, болтая о том и сем, перебираем этот спанбонд, от которого эта жизнь зависит. Причем иногда и для кого-то – это жизни близких им людей. (Не секрет, разумеется, что первыми заказчиками маскировок были как раз те части, где служили родственники наших работниц). И когда только кончится эта проклятая война? А тут еще эта болезнь. Вынесут тебе диагноз, как серебряную пулю на блюдечке. Запихнут в больницу. А какая теперь больница, когда раненых полно. Не нами надо бы заниматься, врачей на всех не хватает. Но война войной, а рак по расписанию, так что ли? Как все не вовремя, как все смешалось…
Перед тем, как пойти домой, Александр Дмитриевич заглянул на кухню. Там никого не было, летний свет струился в окно. На столе стояло блюдечко с конфетами, а в него воткнута записка: «Помянуть р. Б. Ларису, работала здесь с нами». Саша, конечно, не мог догадаться, о ком конкретно речь, молча, механически снял конфету, перекрестился и подумал: «Вот и у нас потери, не только пятисотыми, но и двухсотыми».
Он шел домой, и снова рой прежних мыслей прямо-таки вломился ему в голову, ворвался без спроса. А все-таки хорошо уйти вот так, трудясь для своей родины, для победы. В чем-то эта Лариса уподобилась нашим воинам, ведь так получается. И уж как минимум, год-другой не валялась на одре, и срок ее полной нетрудоспособности не был слишком велик. Страшна не смерть, страшно умирание, вот этот противный период паразитарного угасания, когда ничего не можешь, когда вынужден привлекать к себе внимание, когда надо бы лечить не тебя и помогать не тебе. Может, мне Господь сократит те дни? Ради каких избранных сократит? Нет больше проблем стране, только вот с таким обрубком человека, как я, возиться…
Как они умирали
За обедом Александр Дмитриевич сказал жене:
– Я был уверен, что всех вас переживу, но, видно, ошибся. В общем, ты запомнила: хоронить меня там, на деревенском кладбище. Не вздумай выписывать дорогой гроб, по минимуму, вообще, социальный возьми в тряпочках. И никаких камней там не вздумай громоздить. Только железный крест, ну ты помнишь, – стоит за сараем.
Этот крест сам Саша пару лет назад увидел на кладбищенской свалке. По-видимому, изначально поставленный при похоронах, крест был просто заменен на памятник. Табличка была аккуратно откручена и снята. А крест на вид был совсем новеньким. Саше стало неловко видеть крест на помойке. Какой ни есть, но это все-таки крест. Саша вытащил его и принес на дачу. Лишь потом сообразил, что остается всего лишь только поменять табличку – и памятник себе самому уже готов!
Маша понимающе молчала. Саша добавил:
– И все, что там от моего похоронного вклада останется – на детей. Ну, то есть, на больных детей, свои сами справятся. При жизни не успел, – так хоть сейчас. А если война еще не кончится, значит, в ОНФ. И даже покрывала церковного не ищи. Возьми просто у Любы спанбонд, метра два с рулона смотай…
– Слушай, Саш, – грустно улыбнулась Маша, – ты бы сам себя