крыльями, в Южной Америке сороки заменили свой пестрый наряд и сделались черными, как уголь, их там зовут «негритос» – «черные», а вот воробьи – нет. Как были птицами земли – чернозема, глины, камня, – так птицами земли и остались.
Когда Корнеев служил в армии, ему выдалась командировка на Камчатку. Красную рыбу для своей части заготавливать ездил. Там ему рассказали историю по-настоящему трогательную, диковинную, какую, пожалуй, в других местах не дано услышать. На Камчатке нет злаков, хотя, говорят, раньше росла прекрасная рожь, собирали многопудовые урожаи, но потом что-то стряслось и на полуострове перестали сеять хлеб. Воробьи исчезли. Все взаимосвязано, воробьи имеют прямое отношение к злакам – ведь питаться им чем-то надо.
То ли завелся на Камчатке какой-то червячок-жучок, которого надо было уничтожить, то ли еще какая вредная козявка, то ли просто без воробьев стало скучно жить – в общем, решили завезти на полуостров горластых городских летунов. Наловили на континенте, где-то под Владивостоком, тысяч восемь воробьев, поместили в клети, сшитые из мелкой проволочной сетки, поставили на открытую палубу судна и повезли на Камчатку. В море прихватила непогода, шел дождь, сильно штормило. В общем, натерпелись воробьи страху, наглотались соленой воды. На Камчатке, когда приплыли, погода была превосходной – середина августа, самая славная пора, серебряная паутина летает – примета близкой осени, небо высокое, чистое, совсем южное, ни одного облачка, лишь вулканы алмазно светятся.
Выпустили воробьев. Полетали они над землей обетованной, поглядели, где что растет, какова пища здесь и каковы красоты, и поступили так, от чего даже у людей бывалых сжимало горло и стало им неловко перед этими крохотными неказистыми существами, городскими и полевыми жителями. Воробьи ватагами – именно ватагами, как всякая коллективная птица, – стали возвращаться в порт, там они бесстрашно усаживались на мачты судов, уходящих на Большую землю, – откуда они только узнавали, какое судно пойдет на Большую землю, во Владивосток или Находку, а какое, напротив, на север, в бухту Провидения или в Певек, – и отплывали с Камчатки обратно. Все до единого уплыли. Ну как тут не уважать скромного российского воробья? И вообще любого другого воробья, независимо от его прописки, а?
Может быть, буровую поставить здесь? Воробьи, как и люди, землю добрую не хуже определить могут. Корнеев покосился на Синюхина – тот лежал не двигаясь. Лишь по-детски беспомощно – совсем не таежник – накрыл лоб ладонью. Тут и комаров было поменьше – грива продувалась, и их ветром сносило к реке.
– Кириллыч! – позвал Корнеев и, видя, что тот не шевелится, повысил голос: – А, Кириллыч!
– Ну? – недовольно буркнул Синюхин.
– Как считаешь, можно тут вышку поставить?
– Не можно, а нужно.
– А аргументы какие?
– Испробуй фокус: прислонись к земле ухом, замри, послушай ее…
– Ну и что?
– Не надо меня по-одесски брать на абордаж – вопросом