еще и до нее133?
Тоже бросилось в глаза едва уловимое сходство сцены прохождения Чичикова с Маниловым в дверь с сценой I действия I «Виндзорских проказниц», когда Пэдж, Слендер и Анна уступают друг другу дорогу и спорят, кому первому войти в дверь.
Еще более мимолетное, скорее по настроению, чем по содержанию, сходство в начале разговора мистрисс Форд с мистрисс Пэдж в I сцене действия II. Когда мистрисс Форд вошла к последней и началось щебетанье, так и вспомнилась сцена «дамы просто приятной» с «приятной во всех отношениях».
Ведь «Виндзорские проказницы», кажется, давались в то время на сцене Александринского театра, и очень может быть, что Гоголь слегка, может быть, даже незаметно для себя, попользовался ими134.
Я не удивлюсь тем, которые будут считать Мальволио центральной фигурой «Двенадцатой ночи». Конечно, это новый тип шекспировской галереи до этих пор. Все прочие лица этой комедии имеют уже себе предшественников в прежних произведениях Шекспира, Мальволио же – новый герой, и обрисован великолепно, так что, действительно, он сосредоточивает на себе главный интерес читателя. Все равно как в «Генрихе V» два героя: он сам и Флюэллен. Оба великолепны; Генрих великолепен как театральный герой, как идеальный тип, Флюэллен – как живое лицо. Каждое слово в нем идет от его плоти и крови. Только – да простится мне на небе умных и ученых то, что я сейчас скажу, – не знаю, каков Флюэллен как валлиец, каким он изображен Шекспиром; а как немец – он образец совершенства; и я все время принимала его за немца, не обращая внимания на замечания его, говорящие о месте его происхождения, пока не прочла Морозова135. К сожалению, совсем не могу себе представить типа валлийца, и для меня все во Флюэллене говорит за немца, честного, немного упрямого, благородного немца, живущего идеалами, преклонением перед долгом, античными правилами военного искусства и дисциплиной. Впрочем, в статье Морозова он объяснен очень хорошо.
Вот теперь, когда я перечитала уже все ранние пьесы Шекспира, от них осталось хорошее впечатление в душе, несмотря на много недостатков, отмечаемых во время чтения. Наступил второй период – сознательное творчество, когда чувство введено в границы рассудка, предварительного размышления и обдумывания; там же, в начале, оно бьет ключом, иногда через край, но зато всегда горячо, молодо и поэтично. Это сильно подкупает в на (не помню, что хотела сказать: прервали).
Там одна только творческая сила, бессознательная, как подземный ключ, фонтаном взлетающий вверх, искрясь и переливаясь на солнце мириадами цветов и оттенков, – одна только она выводила на свет все эти чудесные строки, строфы, неподражаемые поэтические образы, меткие сравнения, определения, метафоры, бесчисленными брызгами засыпающие нас при чтении. Те пьесы дают нам понятие о том богатстве и разнообразии шекспировского словаря, о котором мы привыкли слышать, как о первом в мире в устах одного человека. Творческая сила не стеснена там ни рассудком, ни трезвым критическим отношением; эти