было выпито лекарство аптечное (несколько капель) и лекарство народное (грамм двести), а впереди маячило то самое ток-шоу на ТВ и в этот момент позвонили оттуда напомнить. Весь истрепанный сегодняшними событиями, Адель рявкнул в трубку на вопрос о темах:
– Ни Пастернака, ни Шекспира!
– Чего-о? – изумились в трубке.
Адель моментально повесил трубку, и тут только до него дошло, что если кто-то в городе и не знал о его досадном ляпсусе, то теперь и эта последняя вероятность, пожалуй, утрачена.
Но голод не тетка. Поразмыслив, Адель взял себя в руки настолько, насколько это было возможно, перезвонил на телевидение и со всем согласился. В конце концов, быть идиотом за деньги лучше, чем быть идиотом бесплатно.
Этот эфир казался ему бесконечным. В каждом случайно брошенном взгляде ему виделась ехидная усмешка, в каждом слове угадывался тайный подвох, в перерывах ему казалось, что за спиной шепчутся именно о нем и его нелепой ошибке.
Ведущий тоже заметил его нервозность: на невинный вопрос о здоровье Адель ответил невпопад, как, впрочем, и на все вопросы в этом эфире, и еле досидел до конца, каждую секунду ожидая, что вот сейчас, сейчас всплывет эта помесь Шекспира с Пастернаком и его засмеют не только в этом зале, но и по всей стране.
Лишь дома он, наконец, смог вздохнуть спокойно и порадоваться, что его журнал не какой-то там «Нью-Йорк цайтунг», а малоизвестная заштатная контора. Эта минута славы была ему даром не нужна, и он, было, вычеркнул ее из истории недрогнувшей рукою, но тут ему позвонил еще один его друг – старый диссидент Вениамин Егорович Заднепроходский.
Человек этот, очень гордый и обидчивый, более полувека боролся с советской властью. Особенно гордость его отмечалась в его фамилии, которая составляла немалую часть его гордости. Фамильной.
Фамилия его была дворянской, и он особенно подчеркивал, что происходила она от его казацких предков из Сечи, ходивших за Днепр. Сколько раз ему приходилось подчеркивать, где именно ставить ударение и рассказывать историю происхождения фамилии, представить невозможно. Всякий раз, когда ему снова приходилось предъявлять документы, история повторялась, несмотря на то, что в полиции и прочих службах уже отлично знали этого героя борьбы за свободу. Он даже поставил в паспорте ударение на третьем слоге, но ему тут же напомнили, что это порча паспорта и ударение пришлось стереть.
Методы его борьбы иногда удивляли даже привычную ко всему советскую власть. Один из них привел к появлению у диссидента прозвища Сортирная Правда.
Пользуясь нехваткой туалетной бумаги и относительно свободным доступом в учреждения в СССР, Вениамин Егорович по ночам прослушивал западные голоса через наушники, потом распечатывал все услышанное на машинке через копирку на маленьких листках бумаги и проходил под видом посетителя в различные учреждения, где в туалетах подкладывал свои пропагандистские листки,