белье кружевное, черное, чулки черные, туфли красные, каблук, – он оглядел Аделя, – средний. Усы сбрить, прическа – каре. Духи – Шанель. Он еще раз оглядел Аделя, вздохнул, похлопал его по плечу. – Эпиляция.
Адель замер с открытым ртом, только и успев сказать:
– А-а-а… – Европеец проникновенно взглянул ему в глаза:
– Не бойся, милашка, вазелин у нас есть. Давай, быстро, быстро.
Оба священника торжественно благословили Егора на эту святую жертву.
***
Адель разом проснулся, в постели он был один.
– О господи! – Только и сказал он – Что за кошмар!
Он перевернулся на другой бок и заснул снова. До утра он проспал без снов.
Разбудил его звонок Голяева. Таинственным голосом Александр попросил режиссера явиться к нему в гости вечером для важного дела.
Второй Дюма
Хотя среди писателей принято говорить, что во всём надо быть первым, но, во-первых, дано это далеко не каждому, а во-вторых, проторенной дорогой идти куда удобнее.
Про Ефима Боленова нередко говорили, что он второй Дюма. Это с одной стороны льстило, а с другой весьма подъедало. Почему второй? И почему Дюма! Тем более что Дюма и так было двое – отец и сын. Второй второй, как Бурухтан?
Быть первым куда почетнее, а особенно под своей фамилией. Хотя ведь и Боленовых пруд пруди даже среди писателей. Впрочем, был отличный способ стать первым, достаточно было вернуться к отцовской фамилии. Голденмахеров среди писателей и поэтов не значилось и путаницы бы точно не возникло. Но это была не фамилия, а настоящая скороговорка, ломающая язык.
Вернеру с его короткой, простой в произношении фамилией было куда как легче. Впрочем, и с Вернером его кое-что роднило: врать они оба умели легко и безоглядно, Хотя у Вернера, пожалуй, вранье было куда как веселее и беззаботнее, да и куда наглее, тем более что разоблачителей он просто не замечал, а в крайнем случае считал завистниками.
Разок Боленов собрал всю свою наглость и попробовал высечь Вернера в блоге. Битый час он ехидно рассказывал про все ляпы в самой популярной книге Вернера: не тот самолет в музее, не тот пистолет, не та улица, не та школа, не тот музей, полярная ночь летом на Северном полюсе…
Ответом ему было ужасное падение рейтинга и разговор с Вернером. Тот просто, ощерясь, сказал Ефиму, потрепав по щеке: «Фима, завидуй молча!». Это стало хорошим уроком. Итак, Боленов оставался Боленовым, уверяя всех, что к давшему ему столь заковыристую изначальную фамилию еврею у него личная неприязнь.
С Дюма этого представителя ордена куртуазных маньеристов (все время в уме проскакивает «либеральных онанистов») роднили курчавая шевелюра, чревоугодие и вытекающая из этого округлость форм, а также потрясающая литературная плодовитость… Поговаривали, правда, что и плодовитость его тоже происходит из методов Дюма, а именно из усердной помощи литературных секретарей или, как их