её голос во дворе. – Ну-ка, подь ко мне. Тебе бы всё цветочки да веночки. Корову подоила?
– Машка подоила, – ответила Гашка.
– Гусей выгони на выпас!
– Выгнала-от.
– Ну, тогда ступай за мной, что-от тебе скажу…
Осторожно став босиком на тёплый пол, Новосильцева попыталась сделать шаг. Но перед глазами опять закружились огненные кольца, и она легла.
Солнечный луч, разбудивший её, ушёл в сторону, оставил на полу шевелящиеся пятна теней от листьев за окном бани. Пятна медленно передвигались к дальнему углу, и гладкие доски пола отсвечивали мёдом. Вот тебе и банька Свидригайлова. Только сейчас Новосильцева увидела и пучки трав на гвоздях по углам – от них шёл сильный и острый аромат. В запахах Новосильцева различила хлебный оттенок. Вспомнила, как в деревне, в отцовском, бывшем уже, поместье, в бане пахло ячменным солодом, и тихо всхлипнула, но тут же одёрнула себя.
Снова загремел предбанник. И знакомый голос девчонки:
– А, барышня? Проснулась? Можно к тебе?
– Можно, можно! – торопливо ответила Новосильцева, натягивая на себя одеяло, от которого (она только сейчас обнаружила) пахло смесью перечной мяты и шалфея. «Вот почему у них нет блох, злейшего врага деревенской жизни!» – успела она подумать, прежде чем открылась дверь.
Порог переступила рыжеватая девчонка лет четырнадцати, с непокрытой головой, в лёгком сарафане, ситцевой сорочке; на ногах – лёгкие светло-жёлтые лапоточки. Две косички отбрасывали искорки, из-под жидких рыжих бровей глядели пытливо, как у матери, прищуренные глаза – такие же ярко-синие. Двумя руками она прижимала к животу большой берестяной короб.
Поставила его на пол и некоторое время строго, точно вторая Соломонида, рассматривала Новосильцеву. И неожиданно улыбнулась, показав не по-деревенски превосходные зубы.
– Здорóво живёшь!
– И тебе здорóво, – подхватила Новосильцева. – Это ты – Агафья?
– Ну да. Свои Гашкой кличут.
– А мне можно, как своим?
Девчонка повела правым плечом («Кокетка, цену себе знает», – отметила Новосильцева), потом левым и ответила неопределённо:
– Там поглядим. А тебя?
– Звать? Почти как тебя. Глашкой. Глафирой, значит.
Гашка удивилась.
– Вона как! А мы-от думали, ты Евдокия.
– И почему же вы так подумали? – осторожно спросила Новосильцева.
– Так ты ж сама и сказала, когда тятька тебя притащил! Ух, мамынька и ругала его!
– Правильно ругала, – охотно согласилась Новосильцева. – Нечего таскать во двор кого ни попадя.
Гашка теперь смотрела на Новосильцеву с откровенной жалостью, словно только сейчас обнаружила перед собой дурочку или калеку.
– Ну, вы, московские, как вроде и не люди совсем.
– И что же я такого московского сделала? – в меру обиделась Новосильцева. – Что в вашем дворе оказалась?