на глупых, упрямых, но все же любимых детей. Совсем не так, как люди должны смотреть на богов.
– Ты пойдешь и совершишь этот подвиг в мою честь, – с нажимом произнесла она.
– А если я откажусь?
– Ты?
В его глазах сверкнула насмешка.
И тут же внутри ядовитым клубком шевельнулось раздражение – это неправильно! Так нельзя! Какое право имеет он… Хотелось взвиться в гневе, покарать! Убить! Снести голову с плеч, распять на кресте.
Нет, просто хотелось плакать.
Как она устала. Ну, сколько можно? И, кажется, – все зря, не выйдет ничего, если даже какой-то царь, какой-то человек, способен с ней вот так! Надоело все! Плакать хотелось. А плакать ей нельзя. Не здесь, не сейчас. Она не может позволить этого себе. Боги не плачут. А если и плачут, то не перед людьми. Она – Златокудрая, Аикана Наура, Утренняя Заря и Любовь.
Ни один мужчина не смеет с ней так!
И вот нахмурилась, сев на кровати, подобрала под себя ноги. На этот раз он не стал ей мешать, остался рядом и принялся ждать. Хотелось что-то ответить, объяснить, но только все объяснения казались равно глупы и неуместны сейчас. Почему? Что такого случилось с их уютным миром? Или это с ней?
Лару встала, подошла к окну, словно надеясь найти ответ там, но за окном ответа не было, только море. Огромное, изумрудно-зеленое у самого берега, чистым кобальтом уходящее в горизонт…
Чайка тревожно вскрикнула, расправляя крылья.
Вот оно море, и край земли у края небес. Если долго плыть, то рано или поздно уткнешься в хрустальный свод, прикоснешься кончиками пальцев, осторожно приложишь влажную от волнения и соленых брызг ладонь, затаив дыхание постоишь рядом и начнешь понимать, как пугающе хрупок этот крошечный мир. Кажется, ударь со всей силы кулаком, и небосвод вздрогнет, пронзительно зазвенит, рассыпаясь мириадами сверкающих осколков. А там, за хрусталем, притаились лишь пустота и мрак.
Лару закрыла глаза, слушая пустоту. Пустота отозвалась, задрожала, всхлипнула, едва сдерживая слезы… или это уже не пустота?
– Я сделаю это для тебя, – царь неслышно подошел, обнял сзади, прижимая колючий подбородок к ее шее. Он был едва ли не с нее ростом, пожалуй не выше, этот строптивый грозный царь. – Я сделаю для тебя все, что захочешь, любую глупость. И я буду играть по твоим правилам.
– Всегда? – спросила она, прижимаясь всем телом, словно надеясь вобрать в себя его тепло, его уверенность и силу.
Сбивалось дыхание и дрожали губы.
– До самой смерти.
Он легко подхватил ее на руки и отнес на кровать.
Ни один мужчина не сможет устоять. Ни один царь не пожелает ссориться с богами, понимая, чем обернется. И он согласен. Сколько раз было такое. Тысячи раз!
Тогда почему же сейчас ей так плохо?
Не покорность, нет, в его глазах лишь улыбка и спокойная решимость идти до конца, хоть на смерть. Потому, что так надо.
И она не выдержала, разрыдалась,