их стороне. Бряцая оружием, с пищалями на плечах, шагали стрельцы, чавкая грязью. И всюду огни, что освещают опьяненные вседозволенностью лица. Раздают топоры, вилы, ножи, многие уже пришли со своим оружием – собираются брать Кремль штурмом, хватать злодеев. А тут и там стоят голосистые говоруны, собирая вокруг себя целые столпотворения, и молвят страшное – вместо Феодора Богдашка хочет возвести на престол малолетнего царевича Дмитрия, последнего, незаконного сына Иоанна, и возродить опричнину, и это злило более всего.
С шумом, свистом, криками уже подошли к самой Спасской башне, трясли оружием. С кремлевской стены стрельцы, что были, видать, на стороне Вельского, просили людей разойтись по домам, в ответ летели камни, звучали проклятия. Где-то поодаль к толпе вышел сам дьяк Посольского приказа Андрей Щелкалов, который тщетно пытался перекричать рев тысяч глоток и ничего добиться не сумел – люди требовали показать живых царевича Феодора и боярина Никиту Романовича, а Щелкалова едва не забросали камнями и нечистотами – успела увести стража.
Всеобщим ликованием встречена была невесть откуда взявшаяся пушка, ее тащили всей гурьбой к Фроловским воротам, приговаривая:
– Ну, пощупаем сейчас кремлевские стены!
Не помогли и одиночные выстрелы с верхушек стен по толпе, что сначала отхлынула, но затем забурлила с новой силой. Поднимали с земли стонущих раненых, отводили их прочь. Двоих убитых понесли на руках над толпой, будто знамена. Стрельцы, что были на стороне народа, начали палить по верхушкам кремлевской стены и даже кого-то из дворцовых стрельцов смогли убить. Пролилась первая кровь…
Меж тем улицы стали наполняться и зеваками, что наблюдали за восстанием издали, и они, сбитые с толку различными слухами, уже совсем не понимали, кто и против кого ныне воюет там. Сетовали, что без царя Иоанна нет никакого порядка на Руси. Без малого месяц прошел, как он упокоился в Архангельском соборе, а теперь такое происходит! При нем невозможно было представить подобного, и многие, позабыв о его злодеяниях, плакались, мол, осиротели без сильного государя-батюшки! Кто ныне защитит от произвола? И одно озадачивало многих – где в те страшные часы был новый государь, Феодор Иоаннович?
Он же сидел в глубине царского дворца, в своих покоях, взаперти, отослав прочь слуг и вездесущую свиту. Впрочем, покои покидать ему было запрещено – у дверей денно и нощно стояла верная Захарьиным и Годуновым стража. Феодор молился о скором завершении кровопролития, ибо… ибо больше ничего не мог содеять. Супруга Феодора, Ирина, единственная была тогда подле него. И, оборотив к супруге залитое слезами лицо, искаженное страданиями, он бормотал тихо:
– Не хочу так… Не хочу в крови принимать сию тяжкую ношу… Господи, не хочу!
Ирина обнимала его, и Феодор рыдал у нее на плече, каждый раз вздрагивая, когда за окном раздавались очередные выстрелы. Ирине нечего было сказать ему, ибо Феодору никто и никогда не позволит отречься от царского венца: ни всесильный Никита Романович, ни ее брат Борис Годунов. А ведь Феодор не должен был править, не должен! Он другой, он не выдержит, не сумеет. Эта власть, ненужная, ненавистная Феодору, убьет его. Обнимая,