мне нет, – ответила Любаша тихо, без всякого сожаления.
– Нет, неправда. Это у тебя с перепугу. Испугалась, когда поняла, что в доме кто-то шныряет. Бывает… Ты же здоровая, нормальная…
Жора, кажется, не находил слов.
– На луну не вою… – Любаша вздохнула.
– Сверни папиросу. Еще не привык…
Они молчали совсем немного; Жора доставал кисет, газету. Потом он сказал:
– Я не об этом… Думаешь, я не понимаю. Думаешь, не способен на высокие темы колеса наматывать? Пойми же: дорога не та, рейс не подходящий. Пули свистят, бомбы падают. Убивают.
– Значит, можно обойтись без хороших чувств, без любви? Война не спишет?..
– Твоя мама не падала, когда тобой ходила?
– Я рассуждаю как ненормальная? – с иронией спросила Любаша.
Ее забавлял этот парень, глядевший на жизнь из-за своей шоферской баранки. Она догадывалась, что Жора привык к легкому успеху и едва ли был способен увидеть в девушке что-нибудь, кроме внешности.
– Тормоза у тебя прихватывают, – ответил Жора.
– Это хорошо или плохо?
– Неудобно в движении, – пояснил Жора и чиркнул зажигалкой.
При неверном свете огонька было видно, что Любаша сидит возле пианино на вертящемся табурете, а Жора – на крышке пианино, словно на садовой скамейке.
– Нужно открыть дверь на террасу, – сказала Любаша, – чтобы уходил дым.
– Лучше выйдем, – предложил Жора.
Она ничего не ответила – наверное, покачала головой.
Он встал, прошел в другую комнату. И дождь застучал дружнее, и потянуло свежестью: Жора распахнул дверь. Вернулся. Сапоги, подбитые железными подковками, цокали об пол, и дождь не мог заглушить их. Самокрутка плыла в темноте, как огонек ночного самолета.
– Я вот о чем… – сказал он и замолчал. Может, поудобнее устраивался на пианино. – Сейчас не время разворачиваться насчет больших материй. Твои сверстницы, между прочим, шинельки носят и пилоточки. Воюют. Предположим, не слишком шибко, на первой скорости. Но все равно, не щадят своих молодых жизней и красивой внешности… Ясно?
– Даже очень.
– Вот так… А если баранку в сторону философии крутнуть, то любовь, она не левый пассажир, она не просит: подвези, братец. А лезет нахально, как начальство. И захлопывает дверцу…
Он крепко затянулся, так, что комната озарилась. И выдавил:
– Я тебя сразу полюбил.
– А я нет, – сказала Любаша.
– Что ж так? Сердцем не созрела или другой есть?
– Другой.
Долго молчал шофер Жора. Только затягивался часто. И цигарка светилась, как на ветру.
– Такое, значит, дело. – Он встал и заговорил решительно, почти грозно: – Только я задний ход давать не собираюсь. Учти. А пока… Я здесь, на полу лягу. И сапоги сниму.
– Ложись со Степаном. Вам будет не тесно.
– Хочу на полу, – упрямо повторил Жора.
– Твоя воля. Спокойной ночи.
Заскрипела кровать. Любаша сказала:
– Подвинься, Ванда.
Утром,