больше и не бомбили.
Вошла баба Кочаниха:
– Кто здесь живой?
Увидев Беатину Казимировну, запричитала:
– Матерь божья, царица небесная… Что же деется? Возле моей калитки гречанку убило…
– Какую гречанку? – не поняла Любаша.
– Старую… Что с корзинкой ходила. Господи, где там мой дед? – Схватившись рукой за лицо, прикрыв рот, долго-долго качала головой.
Любаша хотела пощупать пульс у Беатины Казимировны.
Ванда сказала:
– Зачем? И так видно.
И опять заплакала навзрыд. Рыдание Ванды вывело бабку Кочаниху из забытья. Она воскликнула:
– Вы же горите, дети!
Оказалось, горит сарай. Трухлявый и маленький, которым никто никогда не пользовался и даже не складывал туда хлам. Но сарай примыкал к стене дома, и ясно, что огонь нужно было тушить.
На счастье, бочка была полна дождевой воды, застарелой, в которой плавали виноградные листья и головастики. Дети таскали ведрами воду. Баба Кочаниха заливала огонь. Обгорелые доски фыркали и шипели.
Потом Степка увидел мать. Вначале она была белой, как молоко. А немного позднее лицо у нее раскраснелось. И она плакала без звуков, как-то между делом, выбирая из дому вещи.
От кого она узнала там, в столовой, что бомбы упали на улице Красных командиров, неизвестно. Может, она просто почувствовала это, догадалась. Может, накануне ей снились плохие сны, в которые она так верила. Мать есть мать…
Степка старался не смотреть на нее. Он думал о ящике в подвале, где хранятся патроны, гранаты, ракетница. Думал о том, что напрасно собирал все это. Жаль, очень жаль! Но завтра он не убежит на фронт, потому что детство его сегодня кончилось…
Глава шестая
Архивариуса Локтева звали Николаем Васильевичем. Сугубо штатский человек, он в первые же месяцы войны окончил под Рязанью краткосрочные командирские курсы, получил в петлицу кубик. И батарею сорокапяток. Боем крещен был под Тулой. Там же через неделю контужен. Из госпиталя попал в запасной полк. Потом оказался в Ростове. Оттуда в чине лейтенанта отступал через Кубань в Туапсе.
О Кубани вспоминать не хочется… Утопил орудие. Могли приговорить к расстрелу. Пожалели.
Как и обещал полковник Гонцов, все штрафники, участвовавшие в эвакуации склада, получили прощение. Локтеву вернули командирское звание, первичное: младшего лейтенанта. И вот сейчас Николай Васильевич стоял в землянке командира полка.
Входная дверь была распахнута, и свет упирался в застланный хвоей пол узким желтым столбом. Обшитые деревом стены угадывались в полумраке. Они пахли лесом – очень сильно.
Майор на каком-то загадочном языке разговаривал со штабом дивизии:
– Ты подбрось дынек. Крупненьких и побольше. Бахчисты заждались… Ветра с утра нет, желуди на исходе. Подуй, подуй обязательно…
Можно лишь предполагать, большего ли труда стоило немецкой разведке разгадать смысл сказанного, но называть снаряды снарядами, а патроны патронами