Нет никого и затемнение, авось, за беженцев примут! Давай-давай, Тата, бодрей!».
Водитель ушёл, продолжая бормотать и ругаться, и выговаривать Элке, что её, небось, дома ждут. Элка отмахивалась и уходить не торопилась. Татьяна совала водителю какие-то свёртки, а Муся, ох уж эта Муся, смотрела на Татьяну так, что могла бы прожечь дыру или сжечь Татьяну дотла, как ведьму в средние века! От свёртков и кулёчков Тимофей Егорыч отказался и смотрел на их семейство с жалостью, с какой смотрят на убогих.
Элка осматривала их «хоромы» с любопытством, и было непонятно, одобряет она или наоборот, потому что иногда Элка едва заметно приподнимала бровь или покачивала головой.
Разбирать продуктовые сокровища при Элке не стали. Но тоже пытались с ней чем-нибудь поделиться. А Элка сказал:
– Вы так не выживете, – и смотрела на Шурочку. – Я зайду ещё, – сказала так, что было ясно, что зайдет, даже если её никто не пригласит.
Когда закрыли дверь за Элкой, все наконец кинулись к тюкам, а Муся прикрикнула и велела всем сесть и не мельтешить.
Татка с Татьяной наперебой рассказывали о своих приключениях, и выходило, что всё было смешно как будто, а не страшно. Для тех, кто с ними не ездил. А Татка с Татьяной, не сговариваясь, оставили этот страшный поход и ночь – только для них двоих.
Теперь у Татки много таких воспоминаний. Разделенных с кем-то на двоих, или на троих, или вовсе тех, которые приходится тянуть на себе одной.
Муся позволила вскрыть одну банку с мясом, развела её в кипятке, и все не спорили, потому что суп – это питательней, чем просто мясо. И покрошила лапши. Так мало лапши, что она растворилась, кажется, в супе.
Татка смотрела на Мусю с укоризной – зачем жадничать? А потом уснула за столом, с ложкой в руках. Проснулась, когда Татьяна с Мусей уже разбирали продукты. Ей ужасно хотелось спать, но ещё сильнее – видеть, что они настоящие богачи, и что продуктов теперь много, и им не грозит голод, о котором все вокруг говорят. И который многих уже коснулся, потому что у многих, у очень многих запасов нет никаких совсем. Только карточки. Хотя карточки выдают и на хлеб, и на крупы, и на жиры, и даже на рыбу и мясо, но часто, кроме хлеба, ничего не купить. Не успеть, или попросту не завозят в гастроном.
Татьяна записывала в тетрадку, а Муся взвешивала кулёчки и мешочки в руках или прикидывала вес на глаз: сколько у них муки, сколько и каких круп, считала консервы. Татке казалось, что много, очень-очень много еды! А Муся складывала страдальческим домиком брови и говорила, что мало, и надолго им этого не хватит. И сердито отбирала у Татки консервы, из которых та соорудила «крепостную стену», чтобы казалось, что консервов ещё больше.
Утром Татка ходила на рынок, добыла амбарный замок, и они вдвоём с Татьяной, опасаясь звать слесаря, просто прибили железные какие-то планки к дверцам шкафа и сами повесили этот замок. Ключи были у Муси. От себя самих еду прятали.
– Как теперь не думать, что еда – вот она, – гладила Татьяна массивную дверцу шкафа.
– А хоть думай, хоть не думай,