что творишь, придурок?! – взвизгнул следователь, вцепившись в мой воротник так, что пуговица отлетела и звонко щёлкнула о стену. Его шепот обжёг ухо: – Да начальство тебя сожрет…
– Милейшие, – мой голос рассек воздух как бритва, обращаясь к охранникам, – две BMW X7 в вашу собственность и по сто тысяч сверху. Сейчас. Уведите. Его. – Пальцы сжались в кулак, ногти впились в ладонь. – Обещаю, даже пальцем не трону эту… даму.
Сопровождающие среагировали мгновенно. Не потому что боялись – они жаждали этих машин. Их руки, словно стальные тросы, обвили следователя, выворачивая ему руки за спину. Он ещё пытался орать, но дверь захлопнулась, отрезав крики вместе с остатками его достоинства.
Тишина в комнате стала вязкой, как смола. Камера в углу мигнула, фиксируя, как я медленно провожу пальцем по металлу стола, оставляя царапину. Маргарита сидела неподвижно, но её левый глаз нервно подрагивал.
– Я согласен на твои условия, – повторил я, наслаждаясь тем, как её улыбка начинает таять по краям. – Признание, и мой адвокат выбьет тебе условный срок. Доказательства – и ты вообще выйдешь на свободу.
Её пальцы дёрнулись, царапнув столешницу. Впервые за всё время я увидел трещину в её маске. Она верила, что я пойду на сделку, но не ожидала, что я возьму инициативу.
– Серафим Станиславович… – начала она, но голос сорвался. Секунда – и она шлёпнула себя по щекам, будто пытаясь вернуть контроль. – Доказательства… в моём доме. Запись разговора.
Я наклонился вперёд, пока наши лица не оказались в сантиметрах. Её дыхание пахло страхом. – Милейшая, – прошипел я, – если врешь…
Она сглотнула. Один раз. Два. Её глаза метнулись к камере – инстинктивный жест загнанного зверя.
***
Господи Иисусе, прости мне грядущие дела. Руки сами складываются на мгновение в крест – привычка с детдомовских времён, когда бабушка шептала: “Бог видит всё, Славик”. Видит-то видит, да молчит. Как тогда, когда дедушка лежал в больнице, а я, двенадцатилетний, дрался за пачку сигарет в подворотне.
Арена воняет потом и кровью. Толпа – стая голодных псов. Кричат: “Бей, Кобель! Оторви ему башку!” Сволочи. Вспоминается, как в церкви пахло ладаном, а бабушка пела “Святый Боже”. Тут поют иначе: “Давай, ублюдок!”
Смотрю на того, кто зовёт себя Миха Кобель. Выпендривается, как павлин. Вчера видел, как он детей пиздил на стоянке. Ирод. Рука тянется к кресту под майкой – подарок деда. “Сила в правде, а не в кулаках”, – шамкал он. Ага. Правда здесь – это я, стоящий на ринге с разбитыми костяшками.
Кобель лезет с хуком. Ухожу в сторону, вспоминая, как в детдоме уворачивался от старших. Тело помнит лучше, чем разум. Апперкот в печень – удар отца Сергия, которому учили в церковном подвале. “Защищайся, но не убивай”. Ха. Святая простота.
Толпа ревёт: “Сява!” Кто-то кричит мне, как в те времена, когда я ещё верил в ангелов-хранителей. Отрываюсь от боя, оборачиваюсь – ошибка. Спина открытая. Кобель уже летит с ногой в голову.
Падаю