слова ни ей, ни застывшей в ужасе Эмили, ставшей невольной свидетельницей части этой сцены из окна гостиной. Он просто молча прошел в свой кабинет и решительно закрыл за собой дверь. Громкий щелчок замка прозвучал в оглушающей тишине дома как выстрел стартового пистолета.
Эмили осталась сидеть в своем кресле в пустой гостиной, чувствуя себя совершенно раздавленной и беспомощной, пойманной в двойную ловушку – своего неподвижного тела и этого дома, этой чудовищной ситуации. Острый страх за Лили смешивался с её собственным, уже почти паническим, нараставшим ужасом перед мужем, который на её глазах стремительно превращался в опасного, непредсказуемого незнакомца. Ей вдруг отчаянно, до боли, захотелось чего-то… абсолютно нормального. Чего-то простого, тихого, красивого из той, другой жизни, которая теперь казалась почти нереальным сном. Ей захотелось музыки.
Она точно знала, какая именно пластинка ей сейчас нужна как воздух. Старый, немного потертый виниловый диск Чета Бейкера, который Майкл подарил ей на самом заре их романа, когда он был еще совсем другим. Его хрупкий, почти надломленный, шепчущий голос и пронзительно-меланхоличная, нежная труба всегда безотказно успокаивали её, создавали какой-то интимный, безопасный островок невыразимой нежности и светлой грусти посреди внешнего хаоса мира. Это была их музыка, музыка тех далеких времен, когда Майкл смотрел на неё совсем другими, влюбленными глазами, когда их дом был наполнен не этой давящей тишиной и липким страхом, а беззаботным смехом и уютным теплом.
Преодолевая легкую, но навязчивую дрожь в руках, Эмили медленно подкатила свое кресло к старому проигрывателю, стоявшему на низком деревянном столике у стены. Проигрыватель тоже был дорогим сердцу реликтом из прошлого – с массивным деревянным корпусом, тяжелым литым диском и элегантным изогнутым тонармом. Она с необъяснимой нежностью провела кончиками пальцев по его пыльной плексигласовой крышке. Это был почти священный ритуал, знакомый до мелочей – достать виниловую пластинку из её слегка пожелтевшего от времени картонного конверта с фотографией молодого Бейкера, осторожно взять её за самые края, ощущая под подушечками пальцев прохладную гладкость тяжелого черного винила и тонкие, концентрические бороздки невидимых звуковых дорожек.
Она аккуратно, с замиранием сердца, положила драгоценную пластинку на диск. Легкий привычный щелчок, когда центральное отверстие идеально совпало с металлическим шпинделем. Она нажала на кнопку включения питания – на передней панели загорелся маленький круглый зеленый огонек. Затем, затаив дыхание, она осторожно подняла тонарм. Рука слегка дрогнула, когда она медленно и точно поднесла иглу к самому краю пластинки. Секундное, томительное ожидание знакомого легкого потрескивания и шипения, всегда предваряющего первые, волшебные ноты музыки…
Но вместо музыки тишину гостиной разорвал резкий, оглушающий, скрежещущий звук. Не простое шипение старой записи, а грубый, отвратительный, режущий ухо скрежет, словно иглу