на перрон вместе со своими спутниками. Поезд сейчас же тронулся.
Тут один из двух новых пассажиров вынул из кармана серебряные погоны Польского корпуса[24] и, с помощью другого, оказавшегося его вестовым, надел их на плечи, а затем рассказал, что случилось с предыдущим поездом, в котором он приехал в Синельниково.
Станция была занята сильным отрядом матросов – «красы и гордости русской революции», как они тогда назывались в речах ораторов и в печати. Матросы стали извлекать из поезда обнаруженных офицеров и уводить их. Поляку удалось убежать и где-то скрыться. Позже среди матросов поднялась тревога: было получено сообщение, что к станции приближается украинский полк имени Богдана Хмельницкого[25], сформированный еще Временным правительством. Матросы поспешили уехать обратно в Севастополь, увезя с собой арестованных офицеров. На станции осталась только маленькая группа матросов для наблюдения. Затем подошел наш поезд, и польский офицер, покинув свое убежище, сел в него.
Сопоставляя этот случай с тем, что я слышал позже в Крыму, предполагаю, что именно из этих арестованных офицеров матросы составляли так называемые «букеты», из трех человек с грузом на ногах, и побросали их в море. Они утонули в стоячем положении, и, как говорили потом к Крыму, один из водолазов сошел с ума, увидев под водой картину колыхающихся в воде утопленников! Дальнейший мой путь до Киева прошел без инцидентов.
В Киеве я остановился на несколько дней у тетки моей матери Елены Павловны Красовской. На кухне у ней были просторные полати, на которых стояла кровать. Было тепло и комфортабельно! В Киеве был относительный порядок. Офицеры погон и орденов не носили, и я последовал их примеру. Теперь мне надо было проехать в местечко Новоселицу[26], которая находилась в стыке трех государств: России, Австро-Венгрии и Румынии. Путь шел через Жмеринку и Могилев-Подольский. Но уехать сразу я не мог, так как в Жмеринке было восстание местных большевиков. Кто их подавлял, для меня было загадкой.
Могилев-Подольский тоже не внушал доверия: там было двое командиров одной и той же 8-й армии: законный – генерал Юнаков – и большевицкий – прапорщик нашей бригады, горный инженер Лев Александрович Александрович, лет под 50 и, как у нас говорили, сподвижник Корнилова в путешествиях по Средней Азии.
Этот «Лева», как его за глаза звали в нашей бригаде, не был каким-нибудь страшным большевиком. Мне приходилось разговаривать с ним несколько раз. Он находил, что Временное правительство такая дрянь, что, чем скорее его кто-нибудь сбросит, тем лучше! С этим я соглашался, с оговоркой «если его выбросят не большевики»! Он также утверждал, что в столкновениях офицеров с солдатами виноват всегда офицер! Я тоже с этим соглашался, и тоже с добавлением – «в подавляющем большинстве случаев».
Говорю это, конечно, о положении на фронте, где главной целью было сохранить хотя бы оборонительную способность и дотянуть до совершенно очевидной победы Западных союзников (к которой «примазаться»!)