много: часть армии признавала одного, другая – другого, но в общем обе части жили довольно мирно, пока 8-я армия вообще не исчезла, а с ней и оба командующих. Потом я слышал от офицеров, что «Лева» в Киеве и изучает украинский язык!
Я прожил у тетки несколько дней, пока не получил известие, что порядок в Жмеринке восстановлен. Меня проводили на вокзал моя будущая жена и ее брат. Я сел в пустой товарный вагон и поехал. Поезд прошел станцию Жмеринка без остановки – вероятно, там все-таки не все было в порядке. В Могилеве-Подольском все было тихо, и 21 декабря 1917 года я благополучно прибыл в Новоселицу и явился командиру бригады генерал-майору Обручешникову[27].
«Вот, хорошо, что Вы приехали, – сказал он мне. – Вводится выборное начало, и Ваш старший офицер штабс-капитан Рексин ведет агитацию, чтобы выбрали его. Вы можете принять меры против этого». Но генерал ошибался: никаких мер принимать я не собирался. Для чего бы я это делал? Война кончилась, и мы все в самом близком будущем должны были стать одинаково безработными! Я вернулся в бригаду совсем не за тем, чтобы чем-нибудь командовать, но просто потому, что мне некуда было деваться, а в бригаде я был дома более, чем где-либо.
Я вытребовал себе от батареи повозку (экипажи отошли уже в область преданий) и вернулся в тот самый большой офицерский блиндаж, в чистом поле, из которого уехал в отпуск 4 ноября 1917 года.
Положение на фронте было такое: батареи еще стояли на позиции, но о стрельбе, конечно, не могло быть и речи. Бригада была украинизирована[28], и все солдаты-«кацапы» отосланы домой. Часть «хохлов» была в отпуску, в батареях оставалось по 100–110 солдат. Офицеры тоже отчасти разъехались, как кто хотел, кацапы и хохлы одинаково. Бригада подчинялась генералу Юнакову.
Пехота украинизирована не была. Ее большая часть дезертировала, а остаток признавал своим командующим армии «Леву» Александровича. Такое разделение дивизии не мешало, однако, украинцам и большевикам жить между собой в мире. Противник тоже не подавал признаков жизни – итак, и с ним мы жили в мире. Вообще была полная идиллия, а наш командир бригады свел знакомство с австрияками и ездил в Черновцы пьянствовать с ними.
Офицеры мне рассказывали о таком случае. После своего избрания командующим армией «Лева» приехал в управление бригады для дополнения своего послужного списка фразой «такого-то числа избран командующим 8-й армией». О дне и часе он сообщил заранее, а потому комитеты собрались перед управлением для приветствия. Наш генерал, только что вернувшийся из Черновиц после тяжкого кутежа, случайно подъехал к управлению бригады в тот момент, когда «Лева» вышел из автомобиля.
– Вы – командующий армией? – спросил он еле ворочавшимся языком.
– Имею несчастье им быть, – скромно ответил «Лева».
– Вы… (слово из трех букв), а не командующий армией, – сказал генерал, и офицеры, рассказывавшие мне об этом, добавили: «И это было единственным добрым делом, совершенным нашим генералом