с телом, с самым дорогим мне и пускай только мне. Все корчили проникновенные гримасы, чутко и сердечно слушали, переживали и выражали глубочайший пиетет. У меня выдавливались слезы, как прорезающиеся зубки ребенка, я еле сдерживал себя, сдавливало грудь, что не хотелось дышать, мне было мерзко дышать и противно. Но не будем об этом, вернемся к кульминации, ради чего все собрались. Все ждут, ждут с нетерпеньем.
Каждый удар отдавался у меня в висках жестким скрежетом, он бил, бил в тамбуры, точно в такт, дикая музыка, девятый удар, сотрясение, заключительный удар и все, крышка закрыта. Все когда-нибудь закрывается и забивается. И сразу отступило, в театре трагедии затихло и водворилось временное облегчение. Теперь мне хотелось уйти, куда угодно, только подальше от этого шабаша глухих молотков.
Вы никогда не задумывались, зачем это? Я имею в виду все это фиглярство, всю эту нарядную гиль. Чтобы не порывать ход, чтобы состричь все потомственные хвосты, чтобы всем было жутко, чтобы после одной смерти было еще несколько от траурного веселья? Ваши гвозди это страх ваш, страх перед возможным возвращением покойника, предотвращающие его попытки покинуть могилу? А можно как-то контейнировать свои страхи по-другому, без отретушированных образов заснеженных поколений, без пережиточных традиций? Археологи объясняют, что зачастую умерших связывали и посыпали тело красной охрой, ассоциировавшейся с кровью и огнем, иногда их клали в горящий очаг и кремировали, но чаще скончавшихся зарывали в ямы, при этом накладывая на их голову, грудь и ноги камни. Отголоски этих древних представлений мы можем наблюдать и по сей день, их символизируют еловые ветви на последнем пути, которые будут колоть пятки, чтобы усопший не возвратился, и вынос тела вперед ногами, чтобы не смог найти обратную дорогу, и гвозди, забитые в гроб, чтобы не выбрался. И больше перекрытий из широких плит, для верности надо все заложить плитами, это у нас должно получиться.
Acedia
Это чужое.
Стало нехорошо, я решил уединиться и попытаться ослабить петлю, которая так обжигающе стискивало мне горло. Кровь была слишком густа, нужно было заставить мое сердце разогнать спящие сгустки по безжизненным сосудам. Я побрел вниз и наткнулся на Олега у обветшалого дерева. Мы шли бесцельно, шли по прошитым корнями тропам, молча, осматривая достопримечательности. Мое молчание было отражением его бессловесности. Но мне уже нельзя было терпеть, терпеть до рези в поджелудочной железе, как звучно, как нудно она подползает к ушам.
– Почему, почему моя жизнь превращается в кошмар? – Бегство без движения, депрессия зловещая, коварная леность, камень, каменный голос. – Я так больше не могу.
– Тогда не упускай возможности и просто убей себя. Не знаю, чего еще посоветовать, прости, сам знаешь, словами всего не скажешь.
– Что? – Я не ожидал от него такой поддержки.
– Краткое известие слабее пронимает. А что ты хотел от меня услышать, чтобы я тебя успокаивал? Говорил,