Кульпат, не знал никто, зато догадок было хоть отбавляй. Баржи перевозили всё больше и больше тенескаури через реку, так что уже казалось, будто половина населения империи вступила в крестьянскую армию.
– Их такая прорва, – сказал кто-то колокол назад, – что каждому достанется разве что по кусочку капастанца.
Посмеялся над шуткой один лишь Остряк.
Капитан сидел за столом у входа, опершись спиной на грубо оштукатуренный, укреплённый балками дверной проём, слева от самой двери, лицом к низкому главному залу таверны. По земляному полу под столами кралась мышь, перебегала из тени в тень, скользила среди сапог и ботинок посетителей.
Остряк следил за её странствием из-под полуопущенных век. На кухне ещё можно было раздобыть порядочно еды – так ему, во всяком случае, подсказывал нос. Однако Остряк отлично понимал, что, если осада затянется, этому изобилию быстро настанет конец.
Его взгляд метнулся к закопчённым стропилам, где спала, свесив лапы с перекладины, местная кошка. Охотилась она, похоже, только во сне. По крайней мере, сейчас.
Мышь добралась до подножки у стойки и двинулась вдоль неё ко входу в кухню.
Остряк вновь пригубил разведённого вина – воды в кубке было уже явно больше; паннионцы сжали хватку на горле города почти неделю назад. Остальные шесть посетителей сидели поодиночке за столами или опирались на стойку. Временами они обменивались словом-другим, как правило, бессмысленными комментариями, на которые редко отвечали чем-то большим, чем хмыканьем.
Остряк приметил, что днём и по ночам в таверне собирались два разных типа людей. Сейчас он смотрел на первых – эти чуть ли не жили в общем зале, медленно потягивали вино и эль. Они были чужими в Капастане, не имели приятелей, зато передружились между собой, пусть и объединяло их лишь совместное ничегонеделание. К ночи начнут подходить другие. Крикливые, драчливые, они затаскивали внутрь уличных шлюх и швыряли свои монеты на столы так, будто думать не думали о завтрашнем дне. В них кипела энергия отчаяния, лихой привет, брошенный в лицо Худу. «Мы – твои, костяной ублюдок, – будто говорили они. – Но не раньше рассвета!»
Они кипели, текли, словно пенное море среди неподвижных, безразличных камней – молчаливых, одиноких посетителей дневного времени.
Море и камни. Море пускается в пляс перед лицом Худа, лишь только он оказывается поблизости. Камни уже так давно смотрят в глаза этому ублюдку, что им лень даже пошевелиться, не то что плясать. Море громогласно хохочет над собственными шутками. Камни со скрежетом бросят одну фразу, которой хватит, чтобы весь зал замолчал. «Разве что по кусочку капастанца…»
В следующий раз лучше буду держать язык за зубами.
Кошка встрепенулась на балке, потянулась так, что чёрные полоски волнами побежали по бурому меху. Свесила голову вниз, приподняв уши.
Мышь замерла на пороге кухни.
Остряк тихонько присвистнул.
Кошка посмотрела на него.
Мышь метнулась в кухню и скрылась из виду.
С громким скрипом дверь таверны распахнулась внутрь. Вошёл Бук, встретился взглядом с Остряком, затем устало опустился