потом стихло. Лисса опустила глаза, что-то жгло в груди, не унижение, нет, что-то другое, странное, будто чья-то рука прикоснулась к сердцу, и оно на миг ударилось сильнее. – Я… не лечила, – тихо сказала она. – Я просто чувствовала, что это сработает.
Авенелла смотрела на неё долго. Слишком долго. А потом отвернулась, бормоча:
– Ты лучше бы не чувствовала ничего. Иначе накличешь на нас беду, девка.
Лисса не помнила своих родителей. Вообще. Ни голосов, ни прикосновений, ни даже лица матери, только один единственный сон, что изредка возвращался в самую глубокую ночь, будто дрожь в костях.
Чьё-то лицо, смутное, с резкими тенями, склонялось над ней в отблеске факела. Дыхание пахло дымом и кровью. Глаза того человека или существа были слишком близко, и в них плескалось что-то страшное. Потом темнота, давящая, вязкая, как болотная тина.
Авенелла рассказывала, что Лиссу подкинули под дверь лавки в дождливую осеннюю ночь. Трава на пороге была сбита в грязь, из-под покрывала капала вода, а внутри маленькое, молчаливое дитя с глазами, которые будто впитывали свет. На выцветшем одеяле был выведен кривым швом круг пепельного цвета, почти невидимый в темноте. У изголовья лежала тонкая серебряная цепочка с вычурной резьбой. Авенелла сразу всё поняла.
– Ты бы не дожила до рассвета, если б я была трусливее, – сказала она как-то, когда Лиссе исполнилось десять.
Цепочку она сдала Седу, тот хорошо платил за «вещи с историей». Покрывало сожгла ещё до рассвета.
– Пепельный круг это метка. Дети с такой меткой проклятые. Не проклятые в смысле проклятия, а в смысле приговорённые, – объяснила Авенелла, бросая пепел в ступку. – Их ищут. А если кто-нибудь увидит метку, даже пёс тебя сдаст.
– Ты – пустое место, – часто повторяла травница. – Кто тебя родил бросил. Кто приютил терпит. Ты должна быть благодарной за каждый кусок хлеба и крышу над головой.
Сначала Лисса просто мыла полы в лавке. Потом начала сортировать травы по виду, по запаху, по цвету, по тому, как они крошатся между пальцами. Она рано научилась отличать скользкий корень снежника от ложного. Знала, сколько капель вытяжки нужно, чтобы снять жар, и сколько, чтобы вызвать сон без снов. Варила настои в полумраке, переливала в глиняные бутылочки, подписывая каждый флакон чужими знаками.
Её руки стали ловкими, как у воровки. Глаза – внимательными. А душа… душа как будто оставалась отдельно, где-то сбоку. Она наблюдала, ждала чего-то, может, объяснения, может, чуда. Только никто не обещал ей ни того, ни другого.
***
Стук в дверь. Звонкий, уверенный. Авенелла взглянула в сторону и шепнула Лиссе:
– Воду из подвала принеси, чистую. Да не расплещи, как в прошлый раз.
Лисса кивнула и скрылась в тени лестницы, а в лавку вошёл высокий, статный мужчина в плаще с вышивкой.
Геррат Мейр, заместитель главы деревни. Мудрый, справедливый, с глазами, в которых всегда скрывалась тень опасений, будто он знал больше, чем говорил.
– Госпожа Авенелла, – склонил он голову. – Как всегда в благословении трав и разуме.
– Геррат, –